Unknown

Я держу ее за руку, и этого достаточно. Это рука матери, жены и дочери. Это человеческая рука. Так приятно держать ее руку. Это же так просто. Это лучшее, что я сделал в этой больнице за несколько месяцев. На мгновение я забываю про гнев, про усталость. Забываю обо всем, что не имеет значения.

Энн бледнеет прямо на глазах. У нее почти не осталось крови. Кровь вытекает в живот. Я смотрю на монитор. Пятьдесят на двадцать два. Двадцать восемь ударов сердца в минуту. Линии на мониторе становятся все более ровными. Я замечаю, что ее сердце пропускает отдельные удары.

Она снова открывает глаза и поворачивается ко мне. Она улыбается - широкая, теплая, добрая улыбка. Это драгоценный подарок, который я сохраню навсегда.

- Спасибо, Филип, - шепчет она.

А потом она умирает.

Я все еще держу ее за руку. Рука теплая, но я знаю, что Энн ушла. Я держу ее, даже когда линия на мониторе становится абсолютно прямой. Я не хочу отпускать ее первым. Обещание есть обещание.

Я медленно поднимаюсь. «Как странно, - думаю я. - Как странно, что именно этим я зарабатываю на жизнь».

Сигнал монитора нарушает тишину, как церковный колокол на далеком холме. Я подхожу и выключаю его.

В комнате становится тихо. Я слышу шум приемного покоя. Другие пациенты. Другие люди с их проблемами. Мне не хочется уходить - не хочется уходить сейчас.

Почему-то я вспоминаю разговор на вечеринке несколько лет назад. Собеседник, узнав, что я работаю врачом приемного покоя, спросил:

-       Что мне делать, если кто-то будет умирать, а помощь окажется слишком далеко?

Тогда я рассказал про попытки освободить дыхательные пути, остановить кровотечение, про массаж сердца.

-       Но если все это не поможет? - настаивал он. - Если я буду знать, что человек умирает? Что мне делать?

Тогда я не знал, что ответить. Но теперь, благодаря моей подруге Энн, я знаю ответ. И скажу его вам, потому что тому человеку ответить уже не могу.

Бояться такого момента совершенно естественно и нормально. Назовите себя, назовите свое имя. И возьмите человека за руку, когда он будет покидать этот мир. Этого будет достаточно.

Этого будет достаточно.

В ВАЙОМИНГЕ СНЕГ

Хлопья снега размером с ладошку новорожденного падают за стеклянными дверями приемного покоя. Я наблюдаю, как стремительно белеет нижняя часть дверей. Хлопья налипают на окно, стирая черноту зимней ночи. Снег сыплется с неба, ярко вспыхивает в луче фонаря и тут же исчезает, соприкоснувшись с теплым стеклом окна.

Я сижу у окна и смотрю на снег. В приемном покое пусто. Больше шести часов у нас нет ни одного пациента. Пурга полностью остановила всякое движение. Моя одинокая медсестра поднялась куда-то наверх, чтобы немного поспать. Я не возражаю. Хоть когда-то это место кажется безопасной гаванью в опасном внешнем мире. Мне нужно отключиться. Отключиться от смерти, от травм. Отключиться от бесконечного потока страдающих людей. Поддавшись импульсу, я записался на трехмесячное дежурство в самом отдаленном уголке Вайоминга, какой мне только удалось найти.

Я сыт по горло экстренной медициной. В молодости я с восторгом брался за любую травму. Меня увлекали эти истории. Я чувствовал себя в первом ряду захватывающего шоу. Сегодня мне хочется просто сидеть и смотреть, как падает снег за окном. И хорошо бы это продолжалось все мое дежурство. Мне нужно время подумать. Развязать узел историй, затянутый в моей голове. Люди, даты, смерти - все они сплелись в один запутанный и

непонятный клубок.

Я пытаюсь вспомнить историю каждого пациента. Слепой ребенок с обожженным лицом - он пострадал в автокатастрофе или на пожаре? Женщина, утонувшая в Рождество, - это была та, с вытатуированным на груди собственным портретом, или нет? Или татуировка была у той, что утонула в пруду? Или у той, что упала с причала? В моей голове смешалось столько лиц, что я уже не могу в них разобраться.

Мне стыдно за свое беспамятство. Я должен помнить. Разве не должны живые помнить тех, кого больше нет с нами? Я делаю глубокий вдох. Не надо злиться. Нужно разобраться.

За стеклянными дверями вспыхивают два ярких луча. Это прерывает мои размышления. Фары грузовика приближаются прямо ко входу в приемный покой и ослепляют меня. Я сижу за столом и всматриваюсь в ночь. На улице кто-то есть. Прежде чем я успеваю подняться, фары моргают, потом еще раз. Кто-то появляется перед машиной.

Тяжелые удары кулака по дверям нарушают тишину. Я все еще ослеплен светом фар. Кулак стучит снова и снова, изо всех сил. С дверей осыпается налипший снег.

Я прищуриваюсь. В ярком свете приемного покоя трудно разглядеть что- то в ночном мраке. Я беру со стола свой стетоскоп, вешаю его на шею и бегу к дверям. Прижавшись лицом к холодному стеклу, пытаюсь рассмотреть, что происходит во дворе. В дверь колотит пожилой мужчина в пальто с поднятым из-за метели воротником. Он бьет кулаком прямо в то место, где мое лицо. Я отшатываюсь.

-       Хватит таращиться на меня! - кричит мужчина. - Откройте эту чертову дверь!