Unknown

Я оборачиваюсь, потирая губы пальцами, надеюсь, что так они станут более естественного цвета. Горский влет разглядит симптомы, ведь он кардиохирург, а на моих губах ни грамма помады. Ординаторы выносливее косметики. Та на вторую смену не задерживается никогда, и даже если я прихожу в больницу накрашенной и с безупречной прической, через пару часов от них не остается даже воспоминания. Точнее, нет, все еще хуже: тушь и подводка обычно превращают меня в енотоподобное чудовище, которому не стоит приближаться к пациентам младше восемнадцати и старше семидесяти — так сказать, во избежание. Посему, моя косметичка чуть ли не в вечной увольнительной. В отличие от хозяйки.

В кабинете Горского никогда не пахнет медикаментами. Потому что он выращивает цветы. Его руки обладают неким волшебством, которое заставляет оживать практически все, к чему он прикасается. Кроме сердец маленьких напуганных девочек.

— Елисеева! — окликают меня и, видимо, не первые. Иногда я задаюсь вопросом: а правда ли то, что нельзя разделить тело и сознание? При наличии хорошего воображения абстрагироваться от реальности проще, чем оставаться в ней. Думаю, это и есть магия...

— Мне жаль девочку, — отвечаю невпопад. У меня сегодня все невпопад.

— Я знаю, что тебе жаль, — раздраженно говорит он, не давая горечи пробиться сквозь баррикады гнева. — Тебе весь день жаль. Ты ведешь себя странно. Вялая, несобранная, застываешь столбом и смотришь в одну точку. Что происходит?!

— Триада Фалло [сложная врожденная патология сердца, морфологическую основу которой составляют три компонента: дефект межпредсердной перегородки, стеноз (чаще клапанный) легочной артерии и гипертрофия правого желудочка].

Горский хмурится.

— У девочки не было неклапанных аномалий...

— Зато у меня есть.

Секунд десять ошеломленно глядим друг на друга. Я жду, что он начнет допрашивать, снимки смотреть или ругать, что раньше не призналась, а он смотрит так, будто ждет, что я сейчас рухну на пол и забьюсь в конвульсиях. Думаю, он из-за девочки так расстроен. Сердобольные врачи — просто мазохисты. По себе знаю.

— Уходи, Елисеева. Ты просто... иди, — говорит Горский.

И, чувствую, что если не уберусь добровольно, то он меня схватит за шкирку и вышвырнет, справедливо рассудив, что навредить мне еще больше навряд ли сможет. Собственно, я не в претензии. Закрываю дверь, и, как ни странно, чувствую, что с души свалился целый пуд золота. Того, которое молчание.

Сантино

«Что за ненормальный город?» — задаюсь вопросом, вытирая кровь с подбородка. Не успел приехать, как уже стою в подворотне, а вокруг трое агрессивно настроенных отморозков. И первый из них — лысый недомерок с гнилыми зубами, — скалясь, водит ножом перед самым моим носом. Неужели он полагает, будто воплощает собой ночной кошмар? Все равно ведь на большее не решится. Запугивает, удостоверяется, что лезвие на виду. Но я точно знаю, где проходит грань между реальной опасностью и пустыми угрозам. Этот блефует.

— Ты, сопляк, — шипит он, выдавая стандартный набор фраз из репертуара типичного экранного гангстера.

Хоть бы думал, что за хрень несет. Этот тип не меньше, чем на двадцать сантиментов меня ниже — и обзывает сопляком? И ведь серьезно думает, что раз достал, ударив из-за угла, имея за спиной парочку дружков, то сорвал джек-пот.

— Столичная паскуда! Ты на кого попер? — Надо же! И смысла ноль, и звучит совсем как в низкопробном кино.

— Ну и кто ты хоть будешь, недомерок? — спрашиваю.

— Тот, что тебя порежет на мелкие кусочки. Где бабки? — игнорируя «недомерка», верезжит мелкий.

Ни один уважающий себя бандит оскорбления бы не спустил, а дебил передо мной даже не знает, чем ответить. И что, вот с этим делиться нажитым непосильным трудом? Пока я размышляю о степени презренности компашки, мальчишка (а он, кстати сказать, действительно еще мальчишка, даром что беззубый), начинает то ли трястись от напряжения, то ли подпрыгивать, совсем позабыв о ноже, который болтается в руке. Так, ясно, с уровнем опасности я не угадал. Вооруженный новичок хуже мастака. Может, тут и прикопает. Случайно. Хотя, в принципе, разницы нет, ведь менее мертвым я не стану...

— Мы же сказали: если собираешься влезть в наше дело, придется платить. — Нож убирается от лица, потому что недомерок начинает использовать новое средство запугивания: жвачку, которой демонстративно чавкает. И таращится, вытянув шею, сгорбив плечи. Ему бы еще табуретку для большей эффектности.

— Да пошли вы все, — усмехаюсь на манер самоубийцы.