Университетская роща

Нравится Крылову и традиционный ансамбль японского сада: крошка-пруд или нить ручейка, горка с растениями, горбатый мостик. Песок — символ безбрежного океана. Изогнутый мост — соединение природы и человека…. В тихий восторг привели его как-то стихи:

Старые деревья… Тропинки для человека нет.

Глубокие горы. Откуда-то звон колокола.

Голос ручья захлебывается на острых камнях.

А вот разделение парков на три типа: сад камней, сад воды, сад деревьев — казалось искусственным. И увлечение японских чудодеев-садовников карликовыми деревьями тоже не одобрял. Ну, что за клен — в миниатюрном горшочке, с карандашным стволиком и копеечными листочками?! Может быть, это кому и забавно… Ведь потешаются до сих пор острословы над затеей Петра Великого создать в Российском государстве породу маленьких людей. Во всех подробностях передают историческое событие, как 14 ноября 1710 года Петр I сочетал браком своего любимого карла Якова Волкова с карлицей царицы Прасковьи Федоровны, на свадьбе были все карлы Москвы и Петербурга — 72 человека. А Крылову об этом думать больно. Насилие над природой чудится.

Любопытна ему как садовнику и английская манера. Просторные чистовины с подстриженными деревьями, ровная щетина однотонной травы, одинокие деревья на оголенных холмах.

Не лишен приятности и облик французских парков: пышный, непринужденный, бьющий на декор и развлекательность.

А всего милее сердцу стиль русского естественного ландшафта… И не потому, что сам Крылов русский, нет! Он знал сколько угодно соотечественников германо-, англо— и прочих — филов. Встречались ему и немцы славянофильского направления, и французы, равнодушные ко всему французскому. Так что не в национальности дело. Точнее не в ней одной.

Для русского человека природа — это не просто пейзаж, который может веселить или прискучивать; прежде всего, это место обитания, мера труда — пашни, сенокосные луга, лес-кормилец, рыбистые реки… Но самое главное — простор, свобода, Дар божий.

Пустеет воздух, птиц не слышно боле,

Но далеко еще до зимних первых бурь —

И льется чистая и теплая лазурь

На отдыхающее поле.

В сознании Крылова эти строки тютчевского творения почему-то соединились с ощущением русского приволья, простора, хотя об этом в стихах не было сказано ни слова. Он любил их повторять мысленно. Особенно — «на отдыхающее поле».

Классический русский садово-парковый ансамбль по сути своей был максимально приближен к естественной природе. Он не терпит насилия. К сожалению, об этом как-то стали забывать. За классику пошли выдаваться сады Царского Села, где мода английская вытесняла голландскую и наоборот, где стволы деревьев чистили и мыли, как спины породистых лошадей, а талант садовников употребляли прежде всего на то, чтобы потрафить, удивить, поразить…

— Помилуйте, Порфирий Никитич! — полушутя поднял руки Флоринский. — Уж вам и Царское Село не угодило? Красота, богом дарованная…

— Человеком, — поправил Крылов и замолчал, догадываясь, что где-то переоткрылся в собственных чувствах и оттого выглядит нелепо и, может быть, даже смешно.

Однако Флоринский смотрел без насмешки: вот, однако, ты каков, выписанный из Казани ученый садовник! Да такой горы свернет… Именно он, Порфирий Крылов, и нужен был Томскому университету. Они созданы друг для друга. Флоринский не ошибся…

— Я готов дружески помогать во всех ваших замыслах, — торжественно произнес Василий Маркович, чистосердечно полагая, что уж с Крыловым-то ему делить нечего и, следовательно, дружеские отношения вполне возможны меж ними. — Вы только не стесняйтесь. Буду рад.

Они осушили еще по рюмочке настойки — за здоровье именинника, а также за творческое содружество в стенах благословенного Сибирского университета — во славу отчизны и русской науки!

Лицо Флоринского раскраснелось, утратило ту невидимую маску высокого чина, которая ставила преграду на пути более тесного общения с ним; Василий Маркович сделался чрезвычайно милым и доступным. Казалось, что с ним можно было сейчас говорить обо всем.

— Я вот когда ехал на пароходе, про Обского Старика слышал, — сказал Крылов, помня, что Флоринский, биограф великого хирурга Николая Ивановича Пирогова, сам известный врач-гинеколог, автор многих научных статей по медицине, увлекается историей, археологией, этнографией и фольклором. — Слышал. Но ничего не понял. Кажется, он пользуется популярностью среди местного населения. Вам что-нибудь о нем известно?