Университетская роща

— Ну что вы, успокойтесь, — нотка неудовольствия скользнула в мягком голосе Флоринского. — Померзнуть не дадим, не для того мы вас из Казани выписали. А относительно архитектора — это несправедливо. Я ведь знаю, вы с ним имели уже удовольствие схватываться. Нет, нет, он не жаловался! Из других источников знаю, — сделал протестующее движение Флоринский. — Господин Наранович человек молодой, большого опыта в подобных строительствах до сего времени не имел. Но он чрезвычайно старателен, где может, удешевляет стройку, что при наших-то средствах… — он вздохнул, давая понять, как отягощен грузом обязательств и забот. — Что касается купола собора, то это я ему позволил. Да-с. Кто ж, кроме нас, в силах здесь совершить сие богоугодное деяние?

— Я не против богоугодных деяний, — пытаясь смирить горячность, ответил Крылов. — Я против того, чтобы наносить вред делу в самом зародыше. Крышу надобно в оранжерейке поднять. Утеплить получше.

— Хорошо, мы подумаем, — пообещал попечитель, и это «мы» прозвучало не как «мы с Нарановичем», а как «мы, Флоринский». — Расскажите-ка лучше, что в Казани?

— В Казани все по-прежнему. Профессора кто наукой занимается, кто в летнее турне по Европе с семьями отправились, кто в экспедициях. Студенты на вакациях. В городе тихо. Яблоки поспевают… Кстати, Василий Маркович, я осмелюсь напомнить, что молодой и талантливый ботаник Коржинский ждет вашего решения относительно своей судьбы.

— Да, да, я знаю, — рассеянно проговорил Флоринский, погрузившись в воспоминание о своем жительстве в Казани. — Ах, яблоки, яблоки… Здесь, в Сибири, этого не видать.

— Отчего же? — не согласился Крылов. — Вот ужо отстроимся, заведем отдел плодовых культур, и с яблонями, бог даст, попробуем. Отчего не попробовать.

— Это правильно, — одобрил Флоринский. — Ботанический сад в Томске должен быть первым на всю Сибирь и непревзойденным!

Крылову не хотелось разрушать горделивое настроение дорогого гостя, но язык сам, против воли, произнес:

— Простите, Василий Маркович, уж не первый…

— Как это? — вскинулся Флоринский. — Нет, позвольте…

— Были в Сибири ботанические сады, — тихо, но упрямо продолжил Крылов. — Да не сберегли их.

— Где именно? Когда?

— В середине прошлого, восемнадцатого, столетия. В Тобольске. Помните, указ государя Петра по Тобольску? Чтобы «улицы сделать и размеривать прямы, чтоб двумя телегами возможно было разъезжаться свободно…»

— Припоминаю, — отозвался Флоринский и, скрестив на груди маленькие, как у женщины, руки, с интересом посмотрел на хозяина.

— А далее — в этом же указе — об аптекарском огороде сказано, — продолжал Крылов, не замечая, как начинает сбиваться на лекционный тон. — Первый ботанический сад, а ныне Аптекарский огород, был основан по указу Петра в 1706 году в Москве при Медико-хирургической академии. В 1713 году появился второй — в Санкт-Петербурге. Примерно в это же время лесной знатель Фокель заложил свою знаменитую лиственничную рощу близ Петербурга и проводил там опыты. В Тобольске же Аптекарский огород появился лет на пятнадцать позже фокелевских работ. Он-то и стал в Сибири первым… И еще доподлинно известно, что некий Лаксман в 1765 году создал в Барнауле небольшой садец. Потом, когда он из Барнаула съехал, его детище Петр Иванович Шангин воссоздал. По сути дела Шангин является первым ученым садовником на Алтае. В 1812–1815 годах в барнаульском ботаническом саду благополучно произрастали представители китайской и алтайской флоры…

— Да-а… Великий государь был в России Петр Алексеевич, — с чувством произнес Флоринский, пропуская мимо ушей неизвестные ему имена Лаксмана и Шангина. — Его аптекарские огороды в Петербурге и в Москве вон в какие научные гнезда возросли! Вот бы и нам, Порфирий Никитич, Москву да Петербург переплюнуть?

Крылов улыбнулся: очень уж откровенно, по-детски прозвучала жажда господина попечителя переплюнуть; он почувствовал теплое чувство к своему начальнику.

— Переплюнуть, быть может, и не удастся, Василий Маркович, а вот свое обличье приобресть возможно.

— Ну-ка, извольте, — искренно оживился попечитель. — Весьма любопытно узнать вашу точку зрения на сей предмет!

Ну, что ж, коли Василий Маркович желает знать точку зрения садовника Крылова, он не станет скрытничать, поделится заветными думами…

Много изучил Крылов стилей садово-паркового искусства. Уважал доведенную до совершенства эстетику растений у японцев.

Их вековые три культа, три всенародные поклонения — цветам, луне и снегу — считал непревзойденным в своей философии и изяществе. Для японца дерево живет само по себе, стихийно, если его не растит человек. Если же человек приложил к нему хоть малую толику своего труда — это уже искусство. Глубокая мысль лежит в основе понятия о прекрасном в японской эстетике. Здоровое, стройное дерево, например прямоствольная сосна — да, оно красиво, приятно для глаз. Но сосна, выросшая в морщинах скалы, искривленная, гнутая всеми ветрами, потерявшая часть веток в суровую зиму, испытывающая постоянно то жажду, то голод, — и выжившая-таки! — это сосна прекрасна вдвойне.