Уникум

Ну а я стал с попутчиками общаться. Мы, оказывается, тяжелораненые, двое без сознания, трое говорят, а вагон этот для красноармейцев.

Врач пришел только на следующее утро, на обходе. В другое время вызывали врача, только если кому-то тяжело становится: их всего три на санитарный эшелон, не удивительно, что они зашиваются. Ехали мы куда-то в глубь Союза, вроде в Ташкент, со слов санитарки. Три дня будем ползти.

Во время обхода я сообщил врачу-живчику:

— Старший лейтенант Ростислав Бард, танкист. Юго-Западный фронт. Девятнадцатая танковая дивизия.

Тот данные записал, спросил, как я себя чувствую, и, мельком осмотрев меня, занялся другими тяжёлыми. Хотя я себя к тяжелораненым не причислял. Ходить не могу, это так, но не тяжёлое у меня ранение.

Катили, пока не прибыли на место. А тут жара, конец августа — двадцать шестое. Интересно, Света уже родила или еще нет? Я договорился с ней, если дочка, то пусть будет Катериной, сына доверил самой назвать.

Выносили нас из вагона по отработанной технологии. Две санитарки снимали осторожно раненых с полок и относили к выходу — тут узкие коридоры, носилки не пронесёшь, а брезентовых не было — затем клали на спину другой санитарке, которая, двигаясь на карачках, тащила дальше.

На улице стояла арба, нас четверых тяжёлых на ней разместили, и повозка направились к небольшой колонне, что готовилась выдвинуться в сторону госпиталя. Одна медсестра сопровождала пешком четыре арбы, наблюдая за ранеными. Однако непривычно видеть местные лица. Надеюсь, привыкну.

Привезли нас к огромному зданию — крепости, переоборудованной под госпиталь. В большом зале размещалось почти три сотни человек. Никаких коек не было, это редкость, которой даже командирам не хватало. Лежали на ковриках и единичных матрасах. На весь зал пять санитарок и две медсестры — персонала мизер, и бегают они как загнанные. Честно скажу, уважаю их, и пусть они смертельно усталые иногда огрызаться начинали на просьбы или требования раненых, никто не обижался. А тех, кто ругался, приструнивали соседи.

Как я понял, госпиталь тут только-только развернули, мы одни из первых прибыли, так что в нашем зале все с нашего санитарного эшелона. Постельное бельё только вечером выдали — простыню и покрывало. Подушки не у всех, мне выдали валик и наволочку не по размеру, в два раза больше. На улице жарко, но в зале на удивление комфортно в плане температуры было, а обмывали нас раз в три дня. Кормили в основном рисовой кашей, видимо, где-то много риса закупили. А если вспомнить, что не так далеко граница с Китаем, понятно, откуда всё.

На следующий день был обход, весь наш зал был записан за одним врачом женского пола. По лицу истинной стервы было ясно, что ничего хорошего тут нас не ждет. До меня дошла очередь только к вечеру, обойти три сотни ранбольных непросто, она прерывалась на обед, полдник, время отдыха и ужин. Вот после ужина и до меня дошла. К этому времени она едва половину успела опросить и осмотреть — с десяток человек унесли на операции, а полсотни на процедуры.

— Итак, старший сержант Гафт, — сказала врачиха, изучив лист, который подала медсестра.

— Кто? — не понял я.

— Мне тут шутки шутить некогда, покажите место ранения.

Она осмотрела мои раны, чуть задирая бинты, и, сообщив, что заживление идёт нормально, повернулась к соседу.

Я попросил передать мне гитару (у одного из ранбольных была), та пошла по рукам и вскоре оказалась у меня. Врач была рядом, и я сказал ей:

— Лидия Николаевна, эта песня для вас. Правда, я написал её для другой женщины, но вам она идеально подходит. Её должна исполнять женщина, поётся как бы о себе, но, я надеюсь, вы поймёте.

С гитарой я не был на ты, как с аккордеоном, но всё же наигрывать простые мелодии научился за время странствий и путешествий. Вот и запел, глядя женщине прямо в глаза:

Что-то милый, на меня ты больно сердишься, Ну подумаешь, монашкой не жила…

Та, встав, с лёгкой улыбкой и чуть наклонив голову, слушала меня. А когда я закончил, запрокинув голову захохотала. Видно, что по-настоящему. Песня ей понравилась. Красивая зараза, на Долину чем-то похожа. Но всё же стерва.

— Спасибо, — поблагодарила она и продолжила работу.

Я вернул гитару, накрылся простынёй и, вернув пустую тарелку санитарке, стал травить соседям анекдоты, в основном о блондинках. Наш врач как раз блондинкой была. Пару раз и та оглушительно хохотала — голос не понижал. Меня попросили погромче рассказывать. В зале стояла оглушительная тишина, даже тяжёлые переставали стонать. Ржали все. Для меня анекдоты бородатые, а тут их слушали как откровения. А два последних анекдота были про блондинку у врача. Ржач стоял минут десять. Лидия Николаевна стояла с красным лицом, вытирая слёзы от смеха, работать дальше смогла только минут через десять.