Уничтожь меня

возможно, испытывала. Я предположил, что она страдала все это время, запертая в

темных, ужасающих условиях. И видя это, мне хотелось оказаться не правым.

А сейчас, когда я стараюсь читать все в хронологическом порядке, мне не удается

понять ее способ нумерации страниц; систему нумерации, что создала она, сможет

расшифровать только она сама. Я могу только просмотреть книгу и прочитать кусочки,

которые наиболее понятно написанные.

Мои глаза застывают на определенном моменте.

Это странно – никогда не знать мир. Знать, что не зависимо от того, куда вы

идете, убежища просто нет. Эта угроза боли всегда будет сопровождаться шепотом.

Я не чувствую безопасности, запертая в четырех стенах, я никогда не была в

безопасности, когда меня оставляли дома и не чувствовала ее на протяжении

четырнадцати лет, когда я жила дома. Убежище убивает людей каждый день, мир уже

испытывает страх ко мне, как и мой дом, где отец запирал меня в моей комнате

каждую ночь, а моя мама кричала на меня с отвращением, из-за того, что вынуждена

меня растить.

Она всегда говорила, что это из-за моего лица.

Она говорила, что было что-то в моем лице, чего она не могла выдержать. Что-то

было в моих глазах, что, когда я смотрела на нее, меня словно и не существовало. Она

всегда говорила мне перестать смотреть на нее. Всегда кричала из-за этого. Как будто

я могла напасть на нее. Она кричала, чтобы я перестала смотреть на нее. Кричала, что

я обязана больше не смотреть на нее.

Однажды, она поместила мою руку в огонь.

Она говорила, что это для того, чтобы увидеть будет она гореть, или нет. Увидеть

– обычная ли это рука.

Тогда мне было шесть лет.

Я помню это, потому что это был мой день рождения.

Я опрокидываю блокнот на пол.

Моментально оказываюсь в вертикальном положении, пытаясь успокоить свое сердце.

Пробегаю руками по волосам, останавливая их у самых корней. Эти слова слишком

близки мне, слишком знакомы. История ребенка, который подвергается насилию со

стороны родителей. Запертый и выброшенный. Это слишком близко к моим мыслям.

Я никогда не читал ничего подобного. Я никогда не читал подобного, что

непосредственно обращается к моим внутренностям. И я понимаю, что не должен. Я

понимаю, что это, так или иначе, не поможет, не научит меня ничему, не даст мне

подсказку, где она могла бы сейчас быть. Я уже понимаю, что чтение этого сделает меня

еще более сумасшедшим.

Но я не могу удержаться и вновь тянусь к ее блокноту.

Я повернул его и снова открыл.

Действительно ли я уже сошла с ума?

Произошло ли это уже?

Как я узнаю?

Мой интерком кричит так внезапно, отчего я спотыкаюсь о собственное кресло и

оказываюсь возле стены, позади моего стола. Мои руки не перестают дрожать; лоб покрыт

капельками пота. Моя перевязанная рука внезапно стала гореть, а ноги стали слишком

слабыми, чтобы устоять на них. Я должен сосредоточиться, поскольку принимаю

входящее сообщение.

- Что? – требую я.

- Сэр, я только хотел переспросить, все ли хорошо с вами. Собрание, сэр, если конечно

я понял неправильно время, то я прошу прощения, сэр. Я недолжен вас беспокоить.

- О, ради Бога, Дэлалью, - я попытался унять дрожь в голосе. – Перестань извиняться.

Я уже в пути.

- Да, сэр, - говорит он. – Спасибо, сэр.

Я прервал связь.

А потом, взяв блокнот и засунув его в карман, вышел за дверь.

Глава 11

Я стою на краю Квадранта и наблюдаю, как тысячи лиц устремлены на меня. Мои

солдаты. Построенные в одну линию в своих униформах. Черные рубашки, черные брюки,

черные ботинки.

Без оружия.