Уна

– Но какой-то выбор делать придется, Уна. Мы не сможем вылечить всех.

– Да, я знаю, но почему старики? В чем они виноваты? Почему именно возраст имеет значение? А если этот старик – всеми уважаемый человек, или мастер своего дела, или… да мало ли! А молодой, которого придется спасать, бездельник или подлец?

Во взгляде Рилфа мне почудилось одобрение, хотя сказал он строго:

– Я понимаю, о чем ты говоришь, Уна. Но мы не знаем, как выбирать. Тот, кто для тебя бездельник или подлец, для другого – милый брат или единственный сын. И у каждого будет так. Поэтому если мы начнем выбирать по-другому, то живые перебьют друг друга быстрее, чем умрут умирающие.

Я вспомнила, как сама недавно бродила между коек, выбирая, у кого отнять камешек, дающий жизнь, чтобы вылечить Пату, и не нашлась что ответить.

Чио положил руку мне на плечо. Рилф кивнул и сказал:

– За работу.

И мы пошли работать. Отнимать у стариков последнюю надежду выжить, обрывать нити их жизни. Мыть камешки в полынной воде, вкладывать их в рты молодым. Я работала в паре с Эрли, молоденькой девушкой с Окаёма. Она приехала вместе с зараженным парнем, за которого осенью собиралась выйти замуж. Ему достался сиреневый камешек из четок Ралуса, он шел на поправку.

– Я все думаю… – не смогла удержаться я.

– О чем?

– Мы выбираем, кого спасать. Спасаем тех, кто моложе, такое вот правило. И я все думаю: когда они очнутся, будут ли они знать, что выжили благодаря нашему выбору? И что они будут чувствовать? Что они будут чувствовать к тем, кто умер, потому что всех спасти было невозможно?

– Наверное, поклонятся морю, их последнему приюту.

– Если будут знать.

– Если будут знать… никто не будет знать, Уна.

Я вздохнула.

– Будут. Люди расскажут.

Последняя песня Птвелы

Это был высокий и толстый человек, его привезли ночью и как раз в мое дежурство. Он метался в бреду, говорил что-то без остановки, звал какого-то Прикса, просил прощения, плакал, а мне нужно было нажать ему на щеки и вложить в рот камешек. Я подошла поближе и увидела, что болезнь проникла в него слишком глубоко и камешек уже вряд ли поможет. Вдруг он схватил меня за руку, забормотал:

– Мне надо рассказать это, надо рассказать!

– Хорошо, хорошо, расскажи, – я стала протирать ему лицо влажной тряпкой. Многим надо выговориться перед смертью. Я не запоминала их секретов, да и не слушала толком.

– Мы убили ее! Нет нам прощения!

Он вцепился в мою руку со всей силы и попытался подняться, он смотрел на меня мутными глазами и просил:

– Прости меня, прости меня! – А потом: – Птвела-певунья, прости нас всех!

Я заставила его лечь. Он сильно сжимал мои пальцы.

– Грех на мне, страшный грех! Ведь я видел, что это никакой не тролленыш, обычное дитя с голубыми глазами! Это наказание нам всем, да, да, за тот наш грех…

– Расскажи мне, – потребовала я. Я знала, что он скоро умрет, я должна была успеть услышать.

Но он замолчал, замкнулся, отпустил мою руку и пробурчал:

– Нечего тут рассказывать. Убили ведьму и ее детеныша, так им и надо, поделом.

– Откуда же детеныш у нее взялся? – не сдавалась я.

– Откуда, откуда… от вандербута понесла наша певунья. Это только бабы судачили, что, мол, тролли ее похитили, да только и Прикс, и я, и Твуди – мы все видели, она сбежала из дома с тем проклятым вандербутом, они на Зеленую Землю подались, жили там в холмах, как звери какие-нибудь или тролли. Пусть бабы верят этим сказкам, а нам ясно было: чтобы впредь не думали наши девушки путаться с вандербутами да еще от них детей рожать, надо прикончить эту заразу. Да и нельзя было ее на островах оставлять, это все понимали, только никто не решался сделать. А мы решились!

– Мы?

– Я, да Твуди, да Прикс… Вики еще. Надо же было кому-то, нельзя, нельзя тем, кто спутался с вандербутами, среди людей жить. К беде это.

Я сглотнула горький ком. К беде.

Он опять заметался, застонал, я еле сдерживала его, а потом позвала Твуна, и мы привязали его к кровати, чтобы он не упал и сам себя не поранил. Я вертела в руках камешек-бусину, которую должна была засунуть ему за щеку.

– Расскажи мне, – снова сказала я. Но не уверена, что вслух.

И он начал рассказывать:

– Мы связали ей руки. Помню, смотрел, как Вики вяжет свой дьявольский узел, а сам думал: «Это же Птвела. Она пела у меня на свадьбе. Как же так вышло, что теперь мы скручиваем ей руки и сажаем в лодку тайком от всех?» А она не плакала, нет, не молила о пощаде, не кричала. Она даже не называла нас по имени, будто мы вмиг перестали быть знакомы или она нас забыла. А может, так и есть? Может, и правда тролли заколдовали ее?

– А может, вы стали для нее чудовищами и она вас не узнавала больше, – сказала я, но он меня не услышал.