Уна

Я стояла на берегу озера с синей-синей водой. Оно было маленькое и формой напоминало глаз Птицы. Синий глаз на желтой морде травяного поля. Таких глаз было семнадцать. За эти десять дней я исходила Птичку вдоль и поперек, познакомилась со всеми озерами, со всеми козами, со всеми людьми. Коз и озер было больше, чем людей. Моя Птица покинула меня, свив гнездо в зарослях травы. Иногда я навещала ее, и она радостно щелкала клювом, а потом вставала ненадолго, чтобы показать мне три крапчатых серо-синих яйца. И всюду в зарослях ей подпевали ее сестры.

Я просыпалась рано-рано, но Пата уже была на ногах, доила коз, выгоняла их в поле, проверяла сыры. Мы завтракали кашей на козьем молоке и садились прясть.

– Давай-ка спрядем рассветную пряжу, – улыбалась Пата, а потом брала прялку, веретено, шерсть из корзинки и садилась так, чтобы солнце вставало у нее из-за спины, и иногда делала такое движение рукой, будто зачерпывала свет поднимающегося солнца. И нитка становилась розовой. Я так не умела. Я вертела веретено, крутила нить, но рука соскальзывала и срывалась, нитка получалась хоть и ровной, но самой обычной. Но Пата кивала и улыбалась: все хорошо, у тебя получается, просто делай свое дело, пряха, верти веретено.

И я вертела. Я пряла море, пряла ветер, пряла желтую траву. Пряла свои остриженные волосы, которые Пата сохранила, пряла шерсть молодых белых козочек. Иногда мимо Птички проплывали тюлени, мне казалось, они плывут на Веретено, чтобы погреться на его гладких круглых камнях.

– Я ваша молочная сестра, – шептала я им вслед.

Мне нравилось прясть. Это успокаивало мысли, а еще давало ощущение, что ты делаешь что-то нужное. Я спряду нить, тонкую, прочную, а потом Книта свяжет девочкам и Эльмару носки из нее. И мне свяжет, и Пате. И когда притащится старуха-зима, эти носки будут греть нас. И мне нравилось, что шерсть, пока прядешь, рассказывает свои истории. «Я была шерстью на белой-белой козочке, у козочки янтарные глаза, и чуткие уши, и острые рожки, и звонкие копытца, – будто бы говорила она. – Козочка бегала-бегала, прыгала-прыгала, щипала желтую траву, пила синюю воду, росла-росла козочка, росла и выросла. Остригли козочку, расчесали шерсточку, теперь прядешь ты ниточку, ниточку тонкую, ниточку крепкую».

Мои волосы пели другую песню: «Жила-была девочка, жила одна-одинешенька. Думала девочка, что нет у нее ни отца, ни матери, думала девочка, что есть лишь злой старик. Отросли у девочки волосы, отросли до самых пяточек, умер старик, и увезли ту девочку. Возили, возили от берега к берегу, от дома к дому, от сердца к сердцу. А потом приютили девочку, согрели девочку, отрезали ей косу черную, будто все несчастья-горести, да и стала она жить-поживать, мир на островах прясть».

Как-то само собой получилось, что я услышала эти слова. Я ведь совсем не думала ни о чем таком. Ну да, я пряха, старик называл меня так, когда злился. Но за время скитаний с Ралусом я видела много женщин, которые пряли, ткали, шили, вязали. Это была женская работа, все ею занимались. Почему же Ралус называл меня пряхой, будто в этом было что-то особенное? Почему говорил, что я должна слушать мир?

– Пата, что особенного в пряхах? Почему Ралус говорил, что я не такая, как все? Ведь все женщины прядут.

Пата вертела веретено, заматывая в него жаркий полдень, и долго думала, прежде чем ответить.

– Давай-ка я расскажу тебе сказку. Я же бабушка, а бабушкам положено рассказывать сказки.

Давным-давно далеко-далеко отсюда, так далеко, что даже Птице твоей не долететь, тюленю не доплыть, жил один человек. Был он не злой и не добрый, а так, серединка на половинку, да только вот беда: очень он хотел править миром. И зачем ему было это нужно? Поди разберись. Все бы ничего, да только мир большой, и каждый хочет жить в нем, как он привык, как ему нравится или как завещали ему родители. Но тот человек… назовем его Коршуном, чтобы нам не путаться. Так вот, этот Коршун считал, что только он знает, как правильно. Был он сыном одного богатого короля небольшого королевства, и была у него и армия, и советники, а главное – золото, чтобы начать войну с соседями. Были у него в услужении и драконы, и бьюи, были и колдуны.

Соседи его были миролюбивым народом, никаких особых богатств у них не водилось, а потому никто никогда раньше их не завоевывал. Драться они не умели, и Коршун без потерь и усилий завоевал этот народ. Он не стал их казнить, а сказал примерно так: «Пойдемте со мной в поход против ваших соседей, и будет вам слава и богатство!» Мало кто хотел идти воевать, тем более что с соседями они и не ссорились, но еще меньше нашлось смельчаков, которые посмели возразить Коршуну. А все, кто посмел, скоро качались на виселицах. Остальные же обучились военному делу, и вдвое разрослась армия Коршуна.