Умри со мной

Глаза ее привыкли к полумраку, и теперь она разглядела высокого и широкоплечего мужчину — свет выхватил неровно подстриженные короткие волосы. Но прохожий не шевельнулся, словно врос в землю посреди дорожки: ноги слегка расставлены, руки уперты в бока, лицо скрыто тенью. Он стоял неподвижно, его можно было принять за статую — одну из тех шагающих бронзовых фигур рядом с каналом у Паддингтонского вокзала. Когда Иоланда в первый раз их увидела, от изумления разинула рот. Так похоже на всамделишных людей! Но здесь не было никакой статуи, и уж точно не посередине дорожки. Так он ей поможет? Нужно ли ему рассказать, что с ней приключилось? Когда девушка неуверенно шагнула к нему, она услышала, как позади, все ближе и ближе, загрохотали шаги. Топот раздавался прямо у нее за спиной. Она судорожно вздохнула, и тут ее сшибли на землю.

23

Стойку бара взяли в осаду подвыпившие австралийцы, и Тому пришлось задержаться. Когда он вернулся к столику, Иоланды нигде не было видно.

Наверное, отлучилась в туалет. Немудрено — столько выпить! Сумка тоже исчезла; не беда, женщины вечно таскают ее за собой. Еще одна тайна жизни: отчего сумка непременно должна повсюду их сопровождать, точно тепленькое одеяльце — малыша? Его бабка со своей тоже редко расставалась, непомерно гордясь тем, что ее сумочка — из настоящей крокодиловой кожи, хотя сумка была такая обтрепанная, что казалось: беднягу крокодилину прикончили не меньше ста лет назад. Сумку украшала граненая пряжка цвета тигрового глаза, была она жесткой и какой-то странно чопорной и строгой. Когда Том мальчишкой капризничал, то частенько именно сумка первой попадалась бабке под руку — она столько раз охаживала его по голове, что он и со счета сбился. Случалось, что и до крови лупила. Медная окантовка внизу походила на здоровенную злобную пасть, и раньше ему снились кошмары: сумка разевает эту пасть и заглатывает его в свое красное кожаное нутро. Он вспомнил, как в последний раз наткнулся на сумку: та пристроилась на полу рядом с бабкой, когда он ломал голову, куда же девать ее труп.

Тому показалось, что он уже целую вечность дожидается возвращения Иоланды, и тут на диван рядом с ним плюхнулся крепко сбитый мужик. Его бритая наголо голова блестела от пота.

— Извините, — сказал Том, — здесь сидят.

— Сидят здесь? — передразнил мужик его интонацию, нарочито старательно оглядывая диванную подушку. — Да тебе, приятель, требуются очки. Здесь — никого нет! — И, запрокинув голову, захохотал, широко разинув рот, упиваясь собственным остроумием. Не то уже был пьян, не то на пути к этому.

Том давно научился управляться с задирами вроде этого. Он мог бы скоренько усмирить этого козла, но не мог рисковать и устраивать здесь скандал. Его могли запомнить.

— Здесь сидит моя подружка, — твердо проговорил Том. — Она на минутку отлучилась в дамскую комнату.

Мужик захохотал снова, чуть не расплескав пиво, и с комфортом откинулся на подушку.

— Ты про молоденькую птичку с темными волосами? Так она смылась по тихой, вон через ту дверь, пока тебя не было. — И он дернул головой в направлении выхода в дальнем конце зала. — Продинамила она тебя, приятель, — заключил крепыш и приобнял мускулистой ручищей полуголую малолетку с пирсингом в брови и верхней губе, неведомо откуда материализовавшуюся вдруг у него на коленях. — Видать, раскусила тебя.

С минуту Том поедал глазами нежданного соседа и наконец понял: врать тому нет никакого резона. Иоланда действительно сбежала. В бешенстве, изо всех сил стараясь сохранить контроль над своим лицом, он поднялся на ноги. Такого с ним прежде не случалось. Еще ни одна не посмела дурить его.

— Спасибо, что сказали, — выдавил он улыбку. — Она говорила, что ей нехорошо. Отправлюсь-ка я, пожалуй, домой.

Мужик уже не обращал на него никакого внимания, он зарылся лицом в грудь девицы, и та повизгивала от удовольствия. Да, соседушка здорово надрался. Вечер еще только начинается, и к утру воспоминания о том, что произошло в пабе, у него затуманятся, а то и начисто испарятся.

Том прихватил плащ и быстро выбежал за дверь. Разыскать Иоланду требуется обязательно. Он понял, что недооценил маленькую сучку. За ее жалким хныканьем, нытьем и такой ранимой внешностью скрывалось жесткое нутро. Оказывается, она вовсе не была мягкой и податливой, как другие. Те делали ради него что угодно, эта — нет. Вся ее болтовня о самоубийстве была лишь ширмой, так она надеялась привлечь его внимание. Хитрющая шлюха, вот она кто, посмела его надуть! От этой мысли опять накатили ярость и злоба. Тому хотелось задушить ее, вытрясти жизнь из ее тощего тельца, изничтожить девку тут же, на месте, оборвать ее существование — плевать на риск! Нельзя допустить, чтобы она осталась в живых. Ни в коем случае нельзя позволить ей добраться до дома.