Умный дикобраз

Пришёл охотник к норе на третий день к вечеру. Видит по следам — нет дикобраза.

Совсем недавно ушёл, песок ещё не успел подсохнуть и осыпаться на следах.

Постелил охотник свой ватный халат недалеко от норы за большим камнем, положил рядом ружьё.

Притаился охотник — дикобраз чуткий зверь. Пошевельнёшься, звякнешь ружьём — издалека услышит и не скоро вернётся в нору.

Всю ночь прождал охотник дикобраза. Под утро ветер поднялся, небо осветилось над горами, жалобно завыли шакалы. А дикобраз не пришёл.

«Не быть мне охотником, если я его не убью!» — разозлился охотник, надел халат, взял ружьё и пошёл домой.

Пока шёл по дороге, думал: «Куда он ушёл? Может быть, на бахчу за дынями? Небось на бахче все дыни обнюхал, самую сладкую выбирает. Может, в фисташковую рощу пошёл за орешками?»

Так и вернулся охотник в аул ни с чем.

А дикобраз не за дынями на бахчу ходил, не в фисташковую рощу за орешками, а в ущелье, где из скалы родник бьёт. Тонкой струйкой вода холодная из-под камня струится и пропадает в песках.

Днём от жары над горами, над песками дрожит воздух. Как стемнеет, звери бегут на водопой.

Пришёл дикобраз к водопою, а там стадо куланов пьёт воду. Напились, а за ними — антилопы-джейраны. Потом — гиена. Пьёт, пьёт — никак напиться не может.

Дикобраз в сторонке стоит, да только иглами гремит, злится: не любит дикобраз с другими зверями на водопое воду пить, брезгает.

Только дикобраз к воде подступил, вдруг куропатки-кеклики закричали: «Ке-ке-ке, ке-ке-ке!» — и улетели. Леопард пришёл.

Небо посветлело. Так и не успел напиться дикобраз. Затрещал дикобраз иглами, загремел, как погремушкой, колючим хвостом и пошёл в свою нору.

По дороге росу с листиков слизывает, сочные корешки выкапывает и ест. В фисташковой роще в траве орешки собрал, поел, а скорлупки в кучку аккуратно сложил и пошёл к норе.

Смотрит: у норы веник из сухих трав валяется. Насторожился дикобраз, стал принюхиваться, носом ветерок ловить: нет ли человека близко?

Осмотрелся дикобраз и отправился в другую нору за дальние холмы. Залез туда и задремал до вечера.

Охотник дома на ковре сидит, из пиалки чай пьёт, на ружьё поглядывает и думает: «Всё равно не уйдёт от меня этот хитрющий дикобраз!»

Да только забыл он, что дикобраз не хитрый, а умный зверь и что настоящий охотник у дикобразьей норы веник не оставит.

В Хиве

В Хиве, в этом древнем городе, на базаре есть рыбожарка.

В большом котле кипит хлопковое масло. Повар бросает в масло рыбу и вынимает её с поджаристой золотистой корочкой.

Сначала я поел рыбы, походил по базару. Чего только тут не продают: и петухов, и виноград, и глиняные кувшины, и блюда, расписанные гончарами.

Все блюда разные. Одни светятся, как небо в полдень, синие, лазурные. У других красноватый узор, третьи — с зелёными листиками, такими, как весной распускаются на деревьях тутовника.

— Где такие блюда делают? — спросил я у гончара.

— Слушай! — говорит гончар. — Вот выйдешь с базара, пойдёшь прямо, а там спросишь, где гончары живут.

Я так и сделал. Сначала шёл прямо. По бокам улицы росли карагачи — деревья. Ствол толстый, прямой, а наверху — будто шар подстриженный. Но их никто не стриг. Это они так растут.

Дошёл до мостика через быстрый арык — ручей. Спрашиваю узбека:

— Где здесь у вас гончары живут?

— Вот, — говорит, — вдоль арыка иди по переулку, вот здесь они и живут.

Дошёл я вдоль арыка до старой мечети. Смотрю: внизу окошечко в стене. А там сидит узбек. Рукава рубашки по локоть засучены, и крутит гончарный круг, из куска глины делает большое блюдо.

Поздоровались мы с ним, я его спрашиваю:

— Можно посмотреть, как вы из глины блюдо делаете?

— Можно, заходи.

Спустился я по крутым ступенькам.

В мастерской печь стоит, разные горшочки для красок. На полке камни разноцветные. Я потом узнал, что их перетирают и краску делают для росписи посуды.

Гончар ногой гончарный круг вертит, и из большого куска глины у него то большое блюдо получается, то кувшин.

В углу большая печка жаром пышет. В печке много прогоревших углей, только чуть-чуть вспыхивает пламя.

Гончар в ведро совком всё-всё выгреб, до последнего уголька.

— Ну, — говорит, — помогай мне, подавай посуду!

Стал я ему посуду из сырой глины подавать. А он быстро стал всю посуду в печку укладывать. Много туда поместилось. Потом печку закрыл, руки вымыл в ведре с водой и говорит:

— Ну вот и всё!

— А когда раскрашивать будете? — спросил я гончара.

— Раскрашивать буду, когда вся глина затвердеет. А что ты в Хиве-то делаешь?

— Как что? Смотрю, как люди хивинские живут.

— А-а! — говорит. — Тогда пойдём ко мне.

Закрыл он свою мастерскую на большой замок, и пошли мы по переулку, где посреди журчит арык.

— Заходи, — говорит он мне, — гостем будешь.

Зашли мы за глинобитный забор. Сели на пол на толстую кошму из овечьей шерсти.

Он в ладоши хлопнул, пришла жена его. Он ей что-то по-узбекски сказал.

Принесла она на большом блюде большущую жёлтую кисть винограда, крупного и сладкого, только каждая виноградина немножко сморщена.

Потом жена узбека горячие лепёшки принесла, конфеты-подушечки и чайник с зелёным чаем.