Умид. Сын литейщика

Пленительная музыка, изящные танцы, неизменно сопровождающие все индийские фильмы, очаровали их. Они даже не заметили, как пролетело время, а ведь они просмотрели целых две серии. И все это время Хафиза не отнимала свою руку из ладоней Умида.

Выйдя из кино, они почувствовали, что проголодались. Пообедали в столовой. Впервые сидели друг против друга за одним столом и ели. Странно и непривычно казалось им это, ощущалась какая-то неловкость, которую приходилось преодолевать. Но оба находили что-то приятное в подавлении неясного смущения.

Глава восьмая ЧИНАРА И РОСТОК

В воскресенье Умид и Хафиза весь вечер провели в парке. Люди наслаждались прохладой, пришедшей на смену дневной жаре. Умид пострелял в тире. Предложил Хафизе проверить свой глазомер, но она категорически отказалась, ссылаясь на то, что не хочет компрометировать себя. Зато Хафиза ловко набрасывала кольца на гвозди, вбитые в пестро разрисованный щит. На этот раз уже Умид не решился вступить в соревнование, чтобы не ударить перед ней в грязь лицом…

Танцплощадка была обнесена высокой решетчатой изгородью, за которой раскрасневшиеся, растрепанные парни и девицы с потными лицами, вскрикивая на разные голоса, отплясывали шейк. Хафиза шепнула на ухо Умиду, что эта танцплощадка ей чем-то напоминает обезьянью клетку в зоопарке. Взяла Умида за руку, и они потихоньку направились по темной малолюдной аллейке к выходу. В павильоне с мороженым, мимо которого они проходили, оказалось не очень много народу. Умид усадил Хафизу за столик и занял очередь за мороженым. Они съели по порции ассорти и выпили бутылку фруктовой воды.

Хафиза предложила идти пешком. Они шли медленно, взявшись за руки, и молчали. Любое случайно оброненное слово могло показаться серым и скучным в сравнении с тем, что каждый из них испытывал. Вскоре они оказались на улице Навои, ярко освещенной гирляндами огней. Они забыли, что уже поздно, что надо спешить, не замечали, что прохожих на тротуарах поубавилось, реже проносятся машины. Время от времени, стуча стальными колесами о рельсы, пробегают трамваи, проливая на мокрый асфальт золотистый свет из окон.

Вот и чугунная резная оградка у театра эстрады. Посредине клумбы, расцвеченной множеством разных цветов, стоит на высоком пьедестале великий поэт. Умид и Хафиза остановились и мысленно поздоровались с ним. И чудо! Был ли то эффект освещения? Поэт на долю секунды оторвал взгляд от книги, которую держал в руках, и кивнул им: будто поздравляя, признав в них своих героев из бессмертной поэмы о Фархаде и Ширин, поздоровался. Поэт, вытесанный из гранита, ожил! И это было столь правдоподобно, что Умиду захотелось задать ему вопрос, над которым раздумывал все последние дни: «Почему же огромная, как мир, любовь почти во всех классических произведениях завершается трагически? Неужели это закономерность?..»

— О чем вы задумались? Идемте! — сказала Хафиза и потянула его за руку.

Умид вздрогнул и улыбнулся, возвращаясь к действительности.

— Я хотел попросить Навои изменить конец поэмы, чтобы она и в наши дни была актуальной.

— Как изменить?

Умид сжал в своей руке теплую ладошку Хафизы и сказал, обжигая ее щеку своим дыханием:

— Чтобы у поэмы о Фархаде и Ширин был счастливый конец.

— А вы напишите свою поэму! — сказала Хафиза, смеясь.

Умид неожиданно резко остановился.

— Хафиза! Глянь-ка на небо! Сколько звезд на нем! Ты только посмотри, какое оно красивое, наше небо! Словно на темно-синем бархате просыпаны крупные жемчужины…

Умид смотрел в небо, в его глазах отражались звезды. Тихо, спотыкающимся от волнения голосом он начал декламировать:

В лиловом сумраке, когда
Прохлада гор ласкает нас,
Восходишь ты, моя звезда,
Сверкая в небе, как алмаз.

Звезда далекая моя,
Вечерней негою томим,
Как глубоко проникся я
Очарованием твоим.

Когда парил над головой
Мой змей до самой темноты,
Ему навстречу луч живой
Сквозь тучи посылала ты.

А если на густых ветвях
Вдруг повисал бумажный змей,
Сверкала ты в моих глазах,
В слезе мальчишеской моей…[10]

Хафиза молчала, была все так же задумчива. Миновали почти целый квартал. Умид спросил:

— Ну как?..

— Это ваши стихи?

— Ты сначала скажи, понравились ли они тебе?

— Да.

— Нет, не мои, к сожалению…

Хафиза чуть ускорила шаги. Умид сжал ей руку.

— Уже очень поздно, Умид-ака. Наверно, бабушка уснуть не может, меня дожидаясь. Если папа узнает, что я так поздно являюсь домой, вы знаете, что со мною будет?

— Ладно, больше привалов делать не станем, — пробурчал Умид обидчиво.

Хафиза с нежностью посмотрела на него и, улыбнувшись, взяла под руку.