Улыбка пересмешника

Прохоров рассмеялся, запрокинув голову, и белоснежные зубы его блеснули в сумраке комнаты:

— Запрещаешь? Нет, Танюша, ты мне ничего запретить не можешь. Можешь только попросить, девочка. А я, возможно, исполню твою просьбу.

Голос его звучал издевательски, но Татьяна чуть остыла, нахмурилась, не сводя с него темных запавших глаз.

— Попроси, — снова предложил он. — Попробуй! Со мной ведь можно и по-человечески разговаривать. А ты, как меня заметишь, все кричишь: «Ненавижу! Пошел вон!» Может, хватит уже, а? Сама себя заводишь, потом остановиться не можешь.

Девушка качнула головой, будто сомневаясь, и выдавила с явным трудом:

— Не приручай к себе Матвея и Алешу. Пожалуйста.

— А почему нет, Танюша? — тихо и ласково спросил Данила. — Ответь мне — почему нет?

— Потому что они привыкнут к тебе, а потом ты исчезнешь! — ожесточенно бросила она. — Мелькнешь в их жизни как фейерверк, поиграешь с ними пару раз, приласкаешь, как котят, и они к тебе потянутся. Ты исчезнешь, а я останусь и буду отвечать на вопросы о тебе.

— А если не исчезну? — Голос Прохорова был по-прежнему тих, и только слова он выговаривал чуть медленнее, чем обычно. — Может, я согласен их навещать?

— Ты?! Согласен их навещать? — она презрительно расхохоталась. — А ты нас спросил, согласны ли мы, чтобы ты нас навещал?

— Согласны?

— Нет!

— А если я женюсь на тебе?

— Что-о?! — недоверчиво протянула Таня. — Что ты сказал?

— Что слышала. Я хочу жениться на тебе.

С минуту она молчала, глядя на него, а потом решила, что эти слова следует расценивать как шутку и пропустить их мимо ушей. Иначе и быть не могло. Но собственное решение вдруг укололо ее такой болью, что она откинула голову в гневе.

— Слушай… Ты ведь подонок, Данила. Мерзавец. Для тебя, наверное, эти слова — пустой звук, ты их и в книжках-то никогда не видел, потому что книжки ты редко читаешь. А для меня — нет. И для Матвея — нет. Так что я не собираюсь своему сыну объяснять, почему к нему в гости ходит такой подлец, как ты.

— Ты бы определилась, кто я. А то и подонок, и мерзавец, и подлец… Не многовато будет?

— В самый раз для тебя!

Они замолчали, глядя друг на друга так, словно собирались испепелить взглядами, но даже в эту секунду Прохоров, старательно скрывавший свое бешенство, любовался ею — против воли, но все равно любовался.

Гордячка… И всегда такой была. Данила Прохоров, в пятнадцать лет совращенный старшей двоюродной сестрой, к двадцати двум годам перепробовал многих женщин и знал цену своей привлекательности. За восемнадцатилетней Татьяной он наблюдал словно кот, выжидающий, когда мышь потеряет осторожность и окажется у него в когтях. Он не позволял себе фантазий, только смотрел: как она идет угловатой походкой, как откидывает волосы, обнажая впадинку на шее, как длинный сарафан при ходьбе путается в ногах и она поправляет подол, открывая тонкие незагорелые лодыжки… Прохоров сам над собой смеялся, но признавал, что она возбуждает его так, как не возбуждала ни одна из подружек в бесстыдно коротких шортах, с вываленной напоказ пышной грудью. Скромностью, что ли, этим своим монашеским одеянием, которое хотелось содрать с нее, крикнув: «Дура, зачем такую красоту прячешь!»

Он дожидался удобного случая, уверенный, что она не откажет. Ему никто не отказывал! Двадцать два года — и он в самом расцвете: сильный, высокий, мускулистый парень, привыкший, что на него заглядываются и девчонки, и женщины, и принимавший их интерес как само собой разумеющееся. К тому же при собственном бизнесе, пусть он лишь младший партнер (их автосервис тогда только становился на ноги, но уже приносил неплохой доход — в основном благодаря умениям и знаниям его напарника).

Данила начинал в нем мальчиком на побегушках. В семнадцать лет его взял под свою опеку старший механик и доходчиво объяснил смышленому чернявому парнишке, что тому лучше молча смотреть на то, что происходит в гараже, и всегда держать язык за зубами. «Помогает это по жизни», — флегматично сказал механик, и очень быстро Данила осознал, насколько тот был прав.

Он сам понял, чем занимаются окружающие его люди, когда во второй или третий раз увидел, с какой скоростью разбирают пригнанную дорогую иномарку с московскими номерами. Такие случаи выпадали нечасто: обычно «раздевали» горьковские машины, благо до Горького было рукой подать. Тот же механик, который преподал Прохорову первый и самый важный урок, затем, присмотревшись к нему, принялся потихоньку учить Данилу многому из того, что знал и умел сам. К двадцати годам Данила мог открыть почти любую машину, отключив сигнализацию с ловкостью профессионального угонщика. Этим умением он воспользовался несколько раз, но на него очень быстро вышли серьезные люди с серьезным предложением, и Прохоров, подумав, решил не связываться с ними, хотя предложение было заманчивым. Осторожность взяла верх.

Женщины любили его — чувствовали лихость, азарт, бесшабашность. Но на Татьяну, как оказалось, это не действовало.