– Да ну его, Джень! Пусть они едят! – он посмотрел сначала на старушку, потом на старичка.
Мы вскочили со стульев. Саня даже стул уронил от порывистости. Вернувшись, поднял, извинился:
– Сорри.
И мы похромали на берег моря.
– Конечно, Сань, тебе не жалко уйти от праздничного стола. Ведь вы не отмечаете Рождество!
– Не отмечаем. Мы в бога не верим.
– А у вас столько церквей в Гаване!
– В прошлом кубинцы были католиками. А сейчас мы не верим.
– А во что верите?
– В социализм. В революцию.
– Революция была в пятьдесят девятом году. Сто лет прошло.
Саня поднял попавшийся под ноги камушек и запустил его в мелкие волны.
– Джень, знаешь, я тебе скажу, но это на нашем острове секрет. Не на Кайо-Ларго секрет, а на всем острове Куба. Ты умеешь хранить секреты? – он дружественно толкнул меня плечом.
– Умею, – ответила я таким же толчком.
– Я не верю в революцию и в социализм. Я не люблю Фиделя. И никто из молодых его не любит, – Саня запустил в волны еще один камушек.
– Но почему, Саша?
– Мы не хотим жить в бедной стране… Фиделя любят его ровесники и люди чуть-чуть помоложе. Дед мой – его фанат. А мы – нет.
– Тот парень, в Гаване… Хосе. Он то же самое говорил. И хотел убежать в Америку. Ты тоже хочешь?
– Нет. Я не убегу. Я слишком люблю Кубу.
Погода на Кубе всегда хорошая. Туч почти не бывает. Ночью всегда просыпаются звезды. Море не замолкает ни днем ни ночью. Оно вечно молодо. В начале пляжа установлен одинокий зонтик, покрытый рыжими, как волосы Саньки, пальмовыми ветвями. Он тут как страж берега. А под ним единственный лежак. Мы сели на этот лежак.
– Спой что-нибудь кубинское, Сань.
– Хорошо.
И он запел тихонько. Я думала, кубинские песни веселые, но эта была грустная. Тихая. Я ее слышала, и не раз, она была очень известна, но в устах Сани прозвучала почти незнакомо и немного печально.
Пел он, обняв руками одно колено. Взгляд сначала в землю устремил, голова его постепенно поднималась, вот он в море смотрит, выше, выше, на звезды… а потом он руку на мое плечо положил, и я не отстранилась, не хотелось мне портить песню… как-то она здорово улеглась под рокот моря и шум волн. И вообще было приятно.
– Очень красиво, Саш… а перевести сможешь?
– Си. Это легко… это про любовь, надо жарко и сладко целоваться…
– Взрослые песни поешь, амиго.
Он убрал руку с моего плеча и посмотрел на меня строго. Конечно, было темно, но звезды и месяц светили, и я уловила его взгляд.
– Взрослые! Эту песню написала школьница Консуэло Веласкес, ей было шестнадцать лет.
– Как нам сейчас! Ничего себе! Правда?
– Да. Она из соседней страны, Мексики. Но она умерла уже.
– А песню весь мир знает. Песню, выходит… школьницы?
– Си, так выходит… Теперь ты спой что-нибудь русское.
– Я плохо пою.
– Я тоже.
– Нет, ты поешь замечательно. Вы, кубинцы, все музыкальные. Всё музыкальное и танцевальное вы делаете классно. Ой, ладно, попробую.
И я запела тоже тихонько:
Эта песня нравилась и папе, и маме, и мне с Алишкой. Я ее часто про себя напевала. И с Алишкой мы ее пели. Шли по березовому скверу недалеко от школы и пели тихонько, держась за руки.
– Очень чудесно, – проронил Саня и сжал мое плечо. Так мы и сидели, под звездами, обнявшись. – А березы – какие они?
Я представила, а вернее, вспомнила, березы. Недалеко от нашего дома есть небольшой березовый сквер. И около школы есть. Берез в России ой сколько! Наверное, как пальм на Кубе, а может, еще больше. Сейчас, зимой, они голые, но все равно замечательные. И мне вдруг показалось, что они совсем не хуже кокосовых пальм. Пальмы красивые, и березы тоже, просто они разные. Пальмы с серыми стволами, березы – с белыми. Как люди. Одни чернокожие, другие со светлой кожей…
– Они белоствольные, Саша.
– Белый ствол? Совсем белый – как этот песок?
– Да. И верхняя кожица на стволах – тоненькая, шелестящая, как папиросная бумага. Кору отогнешь – а под ней розовое, светлое… А по всему стволу черные пятна. А листочки, знаешь, такие мелкие, треугольные, и по краям – зазубрины.
– Как у пилы?
– Да, так примерно, только помельче.
– Не могу даже представить… – уважительно произнес Саня.
– Береза – символ России. Ты обязательно увидишь ее.
– Ты правда думаешь, я смогу приехать к вам?
Он спрашивал об этом в сотый раз! Значит, очень хотел приехать!