Истоки его косвенной некрофилии лежат в его глубоко законспирированном прошлом: человек не айсберг, в глубине его не холодная пучина, а лава горячая. У Лукианова все началось с юности прыщавой, когда мама заболела резко: жила, а потом раз – и заболела.
Папа Лукианов больную жену в клинику сплавил, а сам стал открыто с бабой жить, мерзкой и здоровой. Сын видеть не мог, как угасает мать, плакал ночами, приходил к ней, но она уже никого не узнавала. Кололи ее препаратами, которые боль снимали, а вместе с болью уходила память о том, где она сейчас, она уже была по дороге туда, где ничего нет.
Мама умерла весной, а летом папа привел в дом эту женщину, она выбросила из шкафов все мамины платья, а папа убрал фотографии, и оказалось, что как бы мамы не было.
Лукианов жил с ними, сжав зубы, не прощая папе счастливого смеха на завтраке и в спальне. Он ненавидел его новую жену и не скрывал этого, она тоже не очень скрывала свое стойкое желание отправить его в интернат, чтобы его духу в доме не было.
Интернат был хороший, для детей разведчиков, выполняющих долг. Лукианов жил там не выезжая, остальные дети в выходные ездили домой, но он не ездил, не хотел видеть рожи этой бабы и папочки, вилявшего хвостом перед этой сучкой.
Перед выпускным вечером позвонила соседка и сказала, что папа умирает и надо с ним попрощаться. Он ехал на электричке, потом долго в метро и трамвае и со страхом зашел в свой дом, когда-то теплый и родной. Он долго стоял на площадке верхнего этажа, никак не мог собраться с духом.
Потом загудела сирена «скорой» и в подъезд вбежали врачи с баллоном кислорода и какими-то чемоданами, они вошли в квартиру, где он раньше жил, и вскоре вышли, потные и равнодушные, один толстый, видимо врач, сказал:
– На хера вызывать к покойнику! Ну что за люди?
Лукианов заплакал и понял, что он совсем один остался на этом свете, а папа, которого он терзал все эти три года, умер, и он больше никогда его не увидит. Он вошел в квартиру. В комнате сидел враг – бывшая жена посмотрела на него и заплакала. В этот момент он простил ее, и они заплакали вместе.
Потом была какая-то суета, появлялись люди, они шептались, уходили, отец лежал в спальне, и мальчик никак не мог заставить себя туда зайти.
К вечеру в квартире стоял гроб. В нем лежал непохожий и чужой мужик, совсем не тот, которого любил мальчик. К ночи в квартире остались вдвоем только мальчик и женщина, разрушившая его мир. Она сидела вся в черном возле стола и пила что-то из высокого стакана.
Верхние и нижние
Сергееву нужно было идти на панихиду, умер значительный человек: не друг, не начальник, не знакомый. Покойнику и при жизни было все равно, придет ли Сергеев к нему на похороны. На день рождения он Сергеева не приглашал, тот в список не помещался, а на панихиду не зовут – надо идти по зову сердца.
Сердце с утра молчало. Сергеев не любил похорон, сторонился, не любил фальшивое сочувствие и притворные слезы десятой воды на киселе, всех этих знакомых, слетающихся себя показать ослепшим от слез родным: мы здесь. А особенно не любил венки: «Такому-то от группы товарищей», и разговоры на панихиде о своих делах, и взгляды – а не пришла ли любовница, тварь бесстыжая, когда законная убивается?!
Подъезжающие лакированные железные саркофаги выгружали значительных людей. Челядь несла огромные венки, сами они шли загорелые и ничего в руках не несли – у них давно не было пальто и шапок. Какая пора года на дворе, их не беспокоило, они всегда могли оказаться зимой в лете и наоборот. Они заходили в ритуальный зал, быстро проходили около деревянного саркофага и думали: «Слава Богу, не я». Выражали скорбно соболезнование и выходили на свежий воздух, где начиналось самое главное: встречи с объятиями и поцелуями, с разговорами, не имеющими отношения к усопшему.
Сергеев не раз видел это и быстро прошел через скорбный зал, мимолетно посмотрел в сторону гроба и услышал в толпе две банальные сентенции: «Как хорошо выглядит покойник» и «Какого человека потеряли, мог бы жить и жить». Родственники, единственные люди, по-настоящему страдающие и потерявшие близкого, никого не видят и не слышат, и эти слова, абсолютно пустые и пошлые, только дополнительно их терзают.
На улице все стояли и ждали начала панихиды, но Сергеев ждать не стал – пошел в сторону метро, подальше от места, где одним уже все равно, а других мучает лишь один вопрос – кому же достанется наследство?
Сергеев в списке наследников оказаться не рассчитывал и пошел своей дорогой, грустно посетовав сам себе: человек ушел не старый, совсем не плохой, но так вышло, судьба и деньги здесь ни при чем.
В метро он растерялся еще перед кассой – не знал, сколько стоит билет. Женщина в окошке, из бывших инженеров, вынужденная работать, чтобы добавить к пенсии немного денег, сказала ему:
– А я могу вас обмануть, если вы не знаете цену.