Улица младшего сына

Так было недели две назад, во время памятного боя, когда немцы пытались ворваться в каменоломни. И все эти недели в каменоломнях — и в штабе, и в столовке, и засыпая на узких, вырезанных из камня-ракушечника топчанах-лежанках — люди оплакивали Ивана Гавриловича Шустова, тихо поминали Пантелея Москаленко и томились горькой тревогой за него.

Да, это был тяжёлый бой! Дорого далась партизанам победа. Погиб бесстрашный Шустов. Подорвался сам, упав с гранатой, Ваня Сергеев, лейтенант, комсомолец, белокурый, складный, весёлый человек. Он лежал теперь в госпитальном отсеке каменоломен. Володя слышал его стоны в темноте, тихонько подбирался к слабо освещённой койке, подолгу молча смотрел в осунувшееся лицо, которое становилось всё менее и менее знакомым. И казалось, что черты Ваниного лица медленно растворяются в тяжёлой, глухой темноте.

Уже второй месяц держалась подземная крепость. Никто не знал, сколько ещё предстоит выдерживать эту немыслимую осаду. Положение партизан с каждым днём становилось всё более гибельным. Они были теперь полностью замурованы в камне — в сущности, заживо погребены. Все выходы из штолен и шурфов на поверхность немцы заминировали. Каждую лазейку, всякую мало-мальски подозрительную расщелину гитлеровцы залили сверху бетоном или зацементировали. Присутствие невидимых партизан под землёй не давало покоя гитлеровцам, жгло им пятки. И фашисты решили задушить камнем законных хозяев захваченной земли, ушедших в недра её, но не сдавшихся.

Всё труднее и труднее становилось дышать под землёй, куда теперь почти не было доступа свежему воздуху. Изводила палящая жажда, и неизвестно было, на что ещё пустится враг, раздражённый упорством партизан.

Надо было непременно разведать, что творится на поверхности. Был один небольшой, очень далёкий выход, которого как будто не заметил враг. Зная, что всех мужчин, появляющихся вблизи каменоломен, гитлеровцы без предупреждения расстреливают на месте или, в лучшем случае, арестовывают, командование отряда решило попытаться отправить в разведку кого-нибудь из девушек. Сначала подумывали, не послать ли пионеров, показавших себя отличными разведчиками, но комиссар запротестовал, считая, что ещё раз решиться на это можно только в случае самой крайней необходимости. Нина Ковалёва и Надя Шульгина, явившись в штаб по вызову командира, с полной готовностью вызвались идти наверх в любую минуту. Девушки, очень сдружившиеся под землёй, где они совместно работали в санчасти, просили послать их вместе. Их подготовили как надо и сделали попытку выпустить наверх через тот ход, который оставался ещё как будто свободным. Но едва разведчицы приблизились к поверхности, как гитлеровцы подняли тревогу: должно быть, они через звукоулавливатель услышали что-то. Девушки едва успели соскользнуть вниз и укрыться в камнях, как наверху раздались взрывы гранат, зачастили автоматы. Должно быть, гитлеровцы оставили этот лаз незакрытым нарочно.

Обе девушка были в отчаянии, что им не удалось выполнить задание. Они проплакали весь вечер, и сам комиссар ходил утешать их…

Пинь!.. там!.. пом!.. тень!..

Проснувшись от этого непонятного, ни разу ещё не слышанного под землёй, как будто птичьего звука, Володя сразу почувствовал, что лютая жажда, которая долго не давала ему заснуть, стала сейчас ещё более жгучей. Всё пересохло у него во рту. Першило в горле, скрипела на зубах копоть. Повернувшись на своём каменном топчане лицом к стене, Володя стал языком жадно слизывать налёт сырости, выступивший на ракушечнике. Этому пришлось научиться за последнюю неделю. Когда мучительная сухость во рту немного прошла, Володя опять прислушался. Пинь!.. тинь!.. пом!.. пинь!.. Что бы это было? Володя легонько ткнул в бок спавшего рядом Ваню Гриценко:

— Эй, слушай!

— Ну чего тебе? — Ваня заворочался в темноте и чихнул от копоти.

— Тише ты! Очнись да послушай.

Ваня сел на лежанке. Из разных концов каменоломен — и где-то совсем рядом, и в отдалении, то звонко, то еле слышно — что-то тенькало разноголосо, настойчиво и аккуратно: тинь!.. пинь!.. пень!.. Мальчики затаили дыхание.

…Между тем в штабе подземной крепости, устроенном в специально вырубленной широкой штольне, комиссар Иван Захарович Котло заканчивал своё сообщение.