Улица младшего сына

— Ладно, орлы! — Он лукаво поглядел своими зоркими глазами в лица ребят, осветив их фонарем. — Если вы не очень утомились, возьмем вас. Только нам выступать еще не скоро. Вы отправляйтесь сейчас к себе, ложитесь все вместе, чтобы вас потом искать не надо было, и хорошенько выспитесь. Вам сегодня за день досталось — я вижу, вы носами клюете. Что глаза таращите? Осовели? Мне нужны орлята, а не совята. Операция у нас предстоит крайне утомительная. Ложитесь спокойно. Я за вами пришлю, когда выступать будем. Я считаю, что мы с вами договорились. Верно? Ну, давайте ваши руки.

Командир протянул руку. И руки ребят, как голуби, доверчиво опустились на его широкую раскрытую большую ладонь. Прихватив в нее сразу все три сунутые ему руки, командир крепко сжал их и долго не отпускал. Потом он опять посветил фонарем в лица ребят и сказал:

— Только вот что, орлы: я через полчаса проверить пришлю, легли ли вы. И если у вас хоть какая свечечка там гореть будет, — конечно: никуда ни одного не возьму. Смотрите у меня!

Он отпустил их руки, и ребята, прыгая от восторга, хлопая друг друга по спине, бросились к своему штреку. У поворота Володя оглянулся. Командир, высокий, в расстегнутой на широкой груди стеганке, под которой была видна тельняшка, стоял у входа в штаб и, подняв над головой фонарь, заслонив другой рукой глаза от света, смотрел вслед мальчикам.

Володя как командир группы приказал своим разведчикам лечь к стенке на каменной лежанке, а сам пристроился с краю. Он решил на всякий случай быть начеку: загасил фонарь и лежал с открытыми глазами, прислушиваясь к каждому шороху. В каменоломнях все стихло. Лишь где-то в далекой галерее по-прежнему раздавался металлический стук, иногда слышались шаги и голоса в штабе. Только сейчас Володя почувствовал, как он устал за день. Легкий, приятный звон плыл по всему телу и отдавался в ушах. В глазах стали роиться бронзовые жучки. Быстро завертелись оранжевые, искрящиеся колеса, как в фейерверке, а подушка под головой провалилась куда-то. И вдруг все тело стало легким, отделилось от сенника и начало плавно парить над бездной, полной бегающих светлячков. И Володя стал опускаться в этот покой, теплые волны которого заливали его с головой. Они ласково мазнули по глазам, ресницы прилипли к ресницам, и стало необыкновенно хорошо.

«Ну и хитрый этот наш командир!» — громко проговорил Володя.

Но ему только показалось, что он произнес эти слова. На самом деле губы его даже не двинулись.

Он спал.

Глава IX Камень на сердце

Время не шло. Его вообще как будто не было.

Володя вскочил оттого, что ему показалось, словно он проспал что-то очень важное — такое, что никогда уже не повторится. Сев на своей лежанке, он прислушался. Рядом ровно дышали Ваня и Толик. Гулко, будто отдаваясь где-то в темноте, стучало собственное, непонятно чем всполошенное сердце. Тревожный ропот доносился из соседних галерей подземной крепости. Что-то случилось…

Володя не знал, сколько времени прошло с той минуты, когда он нечаянно заснул. Трудно было определить время под землей, где всегда было одинаково темно, где люди отвоевали себе у камня узкие пространства, доверху налитые постоянной тьмой, а у этого мрака, у черного пустынного безмолвия отстаивали небольшие оазисы света, возникавшие там, где зажигались фонари или лампочки-шахтерки.

Там, наверху, так легко было определить время, движение которого здесь как будто совсем отсутствовало. Дома ночью били часы на кухне. С рассветом можно было посмотреть на отцовский хронометр, тот самый, что однажды испортил и сам починил Володя. Сестра Валя, всегда боявшаяся проспать, заводила будильник, который имел отвратительное обыкновение назойливо трезвонить тогда, когда больше всего хотелось спать и не было ни малейшего желания вылезать из-под одеяла. По утрам, точно в положенный час, слышался густой бас гудка на заводе имени Войкова, по ту сторону бухты. Он как бы давал тон, и сейчас же в разных концах города хором подхватывали его голос заводские гудки других предприятий. Если было тепло и спали при открытых окнах, а ветер дул с моря, то слышно было, как бьют на кораблях склянки. В полдень раскатывался пушечный выстрел из Старой крепости. Летом в семь часов вечера начинала играть музыка в сквере. Словом, наверху у каждого часа было свое особое, приметное звучание, свое освещение, свои тени: утром длинные, днем короткие, к вечеру снова вытягивавшиеся. Здесь же, под землей, всегда было черно и тихо.

«Неужели проспал, а командир обманул, не разбудил? Вот смеяться над нами будут! Провели, как маленьких!»

От этой мысли Володе стало сразу так жарко, что зачесалось все тело. Он поерзал плечами, спустил ноги с лежанки и услышал голоса в темноте. Доносились лишь отдельные слова, но Володя узнал низкий, глуховатый голос комиссара. Иван Захарович говорил кому-то:

— Товарищи, вы расходились бы по своим местам! Толпиться здесь нечего. Это делу не поможет.