Улица младшего сына

Акилина Яковлевна принесла Шустову и мальчикам обед, всячески старалась угостить их получше и все спрашивала, чего бы еще им хотелось покушать. Она так рьяно оберегала покой разведчиков, что даже самые любопытные понемножку отстали от них. Только партизанские ребята Жора Емелин и Вова Лазарев, подобравшись к столу, за которым обедали разведчики, опершись на него локтями, завороженно смотрели на Володю и Толю и двигали ртами, словно помогали разводчикам жевать, а иногда, когда отходила в сторону тетя Киля, тихонько спрашивали:

— А вы того фашиста убили, который каменюгой лошадь зашиб?

— А чем его нам убивать было? — объяснял Володя. — Сухарями, что ли? Когда разведчики наверх выходят, им оружия не полагается. Ничего, пусть только тот фашист к нам сюда сунется — мы ему Орлика припомним!

После обеда разведчиков вызвали в штаб. Узнать о данных разведки пришли все командиры. Дело в том, что штаб еще вчера разработал план ночной операции. Решили устроить вылазку наверх, внезапно напасть на немецкий штаб, разгромить его и отвлечь тем самым на себя силы, которые фашисты собирались подбросить к Керчи. Но чтобы лучше узнать обстановку в Старом Карантине, надо было сперва выслушать донесение разведчиков.

Зябрев приветливо встретил Шустова и Володю, поздравил их с благополучным возвращением, а потом спросил:

— А где же еще один разведчик?

— Тетя Киля повела его в санчасть, — ответил Володя, вставая с табуретки.

— Что это, животик у разведчика заболел, что ли? Перекормила, верно, его тетя Киля.

— И совсем не так, — пустился торопливо объяснять Володя. — Толик от фашиста пострадал. Там гад один в Орлика… ну, то есть в лошадь, в Лыску шахтерского… камнем запустил, а Толик заступился и хотел того фашиста тоже камнем… А фашист как даст ему ногой с размаху…

— Эге, — сказал Зябрев, — это у вас, выходит, была разведка с боем! Здорово! Орлы!

Комиссар скрыл улыбку, появившуюся было у него на лице, и обратился к Володе:

— С камнем против Гитлера воевать глупо, ты бы это как командир группы объяснил своему Толе. Такой нелепой выходкой можно всю разведку провалить…

— Есть объяснить, что нелепо, товарищ комиссар! — отчеканил Володя. — Только мы первые того фашиста и не трогали, он сам… в коня…

— Александр Федорович, — вмешался Шустов, — вы лучше с ним не связывайтесь, а то он опять два часа про того мерина будет рассказывать. Я уж с ним тут бился, бился… Позвольте, я вам сам доложу.

— Правильно, товарищ Шустов, — сказал Зябрев. — Ты давай докладывай об итогах разведки… А ты, Володя, слушай и вникай. Учись, как о разведке надо докладывать. А потом, когда Иван Гаврилович доложит, может быть, и ты что-нибудь прибавишь.

И Шустов коротко, деловито доложил обо всем, что успели узнать он и мальчики во время разведки. Володя с удивлением слушал, как старый разведчик сообщал таг кие подробности, увиденные им, мимо которых, совершенно не замечая их, прошли ребята.

— В домике этом, несомненно, штаб, — говорил Шустов. — Всего вернее, надо думать, командный пункт батальона, усиленного артиллерией. Батарея расположена в четырехстах метрах от главного входа. Батальон — номер четвертый. Это я на номерных знаках мотоциклистов заметил. Телефонная связь идет через поселок. Оборвать будет легким делом…

Когда Шустов кончил докладывать о разведке, Зябрев и комиссар еще раз подробно расспросили Володю обо всем, что он успел рассмотреть в домике с проводами, велели нарисовать на бумажке расположение пулеметных гнезд и где стоит часовой.

После этого Володе заявили, что он свободен.

Когда он вышел из штаба, его нагнал Корнилов.

— Пойдем в санчасть, наведаемся, как твой спутник себя чувствует, — сказал политрук. — Молодцы вы, ребята, — задание выполнили. Ну, а завтра я примусь выполнять свое обещание: будем с вами заниматься в тире. Сделаю из вас снайперов на славу, если только у вас терпения хватит.

В санчасти слышались какие-то крики и возбужденные голоса. Оказалось, что две фельдшерицы и Нина Ковалева никак не могли удержать на койке пострадавшего во время разведки Толю Ковалева. Ему надо было положить свинцовую примочку на кровоподтек, а он молча отбивался, дрыгая ногами, и не давался. Увидев вошедшего политрука, он сел на койке и пробормотал жалобно:

— Товарищ политрук, скажите им, чтоб они меня не лечили. У меня уж прошло все… только с виду осталось. Им делать нечего, вот они на меня и навалились для упражнения.

Но Корнилов, взглянув на огромный фиолетовый, местами зеленый, словно растушеванный химическим карандашом, кровоподтек на боку у Толи Ковалева, строго приказал ему лежать смирно и подчиняться всем требованиям военной медицины. Услышав, что лечить его будут по правилам не простой, а военной медицины, Толя сдался.

— Ну, а мне надо в штаб обратно, — объявил Корнилов, — у нас совещание. Завтра… — Он на мгновение задумался и потом продолжал быстро: — Завтра, если, конечно, все будет благополучно, утром встретимся в тире. Отдыхайте нынче, ребята.

… День 12 ноября 1941 года подходил к концу.