Улица младшего сына

Под землей было не то что душно, но все как-то стесняло грудь, — может быть, просто сознание того, что над головой миллионы пудов земли и узкое, мизерное пространство, по которому двигались люди, сдавлено со всех сторон камнем. Кое-где на стенах едва заметно поблескивали жилки сочившейся воды. Сырость была на всем — на стенах, на одежде, на одеялах. Все металлическое как бы отпотевало, делалось влажным. И в этих душноватых потемках, в сыром заточении предстояло жить не один день и не одну неделю, а возможно, и не один месяц…

И все же у Володи совсем не было того тягостного униженного состояния, которое он пережил в бомбоубежище, где сидел с матерью, со стариками и ребятами, прислушиваясь к судорогам почвы, вызванным падением фугасок. Там было покорное, беспомощное ожидание, а здесь Володя видел часовых возле подвешенных к потолку фонарей; пулеметы, которые, как два железных грифона, сторожили вход в штаб; тщательно укутанные ящики с патронами. Он слышал щелканье винтовочных затворов, которые смазывали партизаны. Он чувствовал сам: нет, это не убежище, это крепость, это грозная собранная сила, которая нарочно притаилась и ушла под камень, но готова постоять за себя и за тех, кто остался наверху во власти врага. И, несмотря на зябкую дрожь, пробиравшую его от непривычной сырости, Володя почувствовал строгую гордость, что и его приняли в семью этих сильных и дружных людей, на которых, как сказал комиссар, крепко надеется народ.

Увидев, что Ваня Гриценко успел уже где-то закоптиться и явно отлынивает от умывания, Володя усмотрел в этом беспорядок, недопустимый в военной обстановке.

— Ты что это, Иван, распускаешься? Койку свою не заправил… Ходишь чумазый, лохматый… А ну, приберись! Пионер должен быть всегда в порядке. Что на земле, что под землей. Разницы нет. Где твой галстук? Под подушкой разве ему место?

Сам он уже давно аккуратно повязал алую косынку и концы ее бережно спрятал под куртку, чтобы не замаралась в копоти, летевшей от факелов и фонарей. Еще раз поглядев на приятеля, он вдруг крепко взял его за плечо, посадил Ваню на каменную лежанку и стал своей расческой приводить в порядок его спутанные волосы. Ваня мотал головой, дергался, а Володя неумолимо приговаривал:

— Терпи, терпи, Иван! Приучайся к боевому порядку.

— Ой! Пусти, Володька, дерешь очень! И не командуй. Больно важничаешь! Командир какой нашелся!

— Кто командир, там видно будет. А пока терпи! В это время за спиной Володи блеснул свет фонаря, послышался знакомый голос Зябрева:

— Дельно, Дубинин! Молодцом! Действуй дальше так.

Командир поднял фонарь, осмотрел пещерку, прибранную лежанку, книги, сложенные аккуратной стопочкой, и остался доволен.

— И за порядок хвалю. Все на месте, как положено. Видно, что пионеры живут — в полном смысле этого слова. Таким можно дело доверить.

После ужина, получив от дяди Яши Манто добавочную порцию пончиков с повидлом, мальчики забрались к себе на лежанку и, гордясь возникшим теперь родством со славой их отцов, оба по очереди красным карандашом написали на стенке: «В. Дубинин. И. Гриценко. 7. XI 1941 г. «. Потом укрылись отсыревшими одеялами и потушили фонарь. Они лежали некоторое время молча, прислушиваясь. Тьма, какой никогда не бывает на земле даже в самую темную ночь при зашторенных окнах, подступила вплотную к их лежанке. Невесомая и в то же время непроницаемая, она навалилась на одеяло, она стояла в открытых глазах, как черная, непрозрачная вода. Где-то в верхних галереях перекликались голоса. Легкий гул слышался в отдаленных ходах подземелья. Потом и он затих. Тьма и тишина окружили ребят.

— А что там, на земле-то, сейчас? — шепотом спросил Володя.

— Может, бой идет, — отвечал Валя. — Разведчики завтра другим лазом пойдут, все вызнают.

Некоторое время они молчали в темноте. Хотелось спать.

— Ваня, давай мы попросимся тоже в разведку?

— Ну да, так тебя и пустят… — протянул Ваня, зевая.

— А ты скажи, что все ходы и лазы знаешь. Ты скажи, что мы с тобой тут уже лазили, когда еще маленькими были. Скажешь? А, Ваня?

Но Ваня, сморившийся за день, уже спал.

Проснулся Володя от света фонаря, который поднес к самому лицу спящих ребят дядя Гриценко.

— Хватит вам. Уже все повставали, вам дядя Манто каши не оставит. Ану, геть, продирай очи быстро!

Сверху доносился какой-то неровный, судорожно возникающий гул. На мгновение он пропадал. Затем слышался опять. Иногда со стены вдруг осыпалась струйка известковой пыли.

— Давай, лежебоки, пошевеливайся! — продолжал дядя Гриценко, сдергивая с мальчиков одеяла и ладонью сметая с лежанки осыпь ракушечника. — Вставайте, водичкой сполоснитесь. Задание для вас есть боевое…

Ребята мигом вскочили с лежанки.

— Дядя Ваня, а какое задание? — полюбопытствовал Володя, заправляя рубашку в брюки.

— Узнаешь на месте, какое задание.

— А от кого?

— Известное дело, от кого. От командования. Ты бы спрашивал поменьше.