Во Вселенной замирает секунда. Одна точка. Один стоп-кадр. Происходит какое-то незаметное человеческому восприятию колебание, нарушение всех физических законов. Одна секунда — два неидеальных человека идеально соединяются. Настолько прочно, что никто и ничто после этого уже не способно разорвать эту связь.
Адам и Ева. Абсолютно неидеальный союз.
[1] Суггестия в психологии и психотерапии — это метод терапевтического внушения человеку, воздействие на его психику без осознания им этого процесса. Такое влияние на психику затрагивает эмоции, впечатления, бессознательную сферу.
Эпилог
— Мам, — полушепотом делится Ева. — Я больше не плачу.
Солнечный луч играет на черном граните, из-за чего глаза Ольги Владимировны приобретают живой блеск.
— Я не плачу, мам… — неосознанно улыбается, чувствуя себя легко и безмятежно. — У меня все хорошо. Я летаю, мам. Научилась. Я самая счастливая, мамочка.
Протянув руку, вырывает затесавшиеся между голубыми крокусами сорняки. И порывисто прижимает ладонь к теплому глянцу.
— Ты улыбаешься, мам? Я знаю, ты сейчас улыбаешься.
— С чего ты это взяла, мама? Она же не улыбается, — недоумевает подбежавшая к Еве девочка. Повторяя движения матери, она торопливо скользит своей маленькой ладошкой по надгробию. — И не отвечает. Мертвые не говорят.
Мягко посмеиваясь над знакомыми Титовскими менторскими нотками, прозвучавшими в размеренном голосе малышки, привлекает дочку к груди и, перебирая ее тонкие русые косички, касается губами упрямо сморщенного детского лобика.
— Но она меня слышит, цветочек.
Машка обратно переводит взгляд на гранит и напряженно изучает увековеченный на нем образ.
— Но откуда ты это знаешь, мамочка? — настойчиво повторяет свой вопрос малышка.
— Просто знаю. Этому нет никаких разумных объяснений. Понимаешь, существуют вещи, которые нельзя увидеть или услышать. Ты это чувствуешь, вот и все доказательства.
Откладывая в сторону охапку потрепанных одуванчиков, девочка тянется к сидящей на скамье матери и обеими руками обнимает ее за шею.
— Мамочка, ты же будешь со мной всегда?
— Конечно, — незамедлительно заверяет дочь. — У нас одно сердце на двоих, помнишь? Я тебе говорила.
— Да, — удовлетворенно кивает Маша. — В день моего рождения вместе со мной у тебя оторвался и выпал кусочек сердца.
Ева звонко смеется чуть перевернутой трактовке и крепче прижимает дочь.
— Так и было. Почти.
— Я так люблю тебя, мамочка.
— Я тебя тоже очень люблю, душа моя. Больше всего на свете, помнишь?
— Угу, — кивнув, поднимает одуванчик со скамьи и, сложив губы трубочкой, старательно сдувает остатки белого пуха. — Мы сегодня поедем к папе на работу?
— Сегодня нет. Папа сам обещал пораньше освободиться.
Машка громко присвистывает, совсем как Адам, и, схватив со скамейки оставшиеся одуванчики и панамку, тянет Еву за руку.
— Тогда едем скорее домой!
— Едем.
По дороге к выходу из кладбища Машка прыгает с ноги на ногу и энергично размахивает руками.
— Бабушка Марина сказала, что я вырасту высокой, прям как папа. Представляешь?
— Ну, не совсем, как папа. Но да, ты будешь высокой, когда вырастешь.
— Почему я похожа на папу больше, чем на тебя?
Улыбаясь, Ева пожимает плечами и сообщает дочери заговорщицким тоном:
— Потому что я нашего папу очень сильно люблю.
Реакция Машки ожидаема. Сначала она звонко смеется, выражая свое непринужденное довольство. А потом, состроив деловой вид, дальше поддерживает затронутую тему.
— Софи сказала, что папа юлевир, потому что сделал девочку.
— Ювелир, — поправляет Ева, слегка вздернув брови в замешательстве.
— Ювелир, — старательно повторяет за ней Маша.
— И что значит "сделал"? Как-то некрасиво звучит. Мы тебя родили.
— Ну, нет. Родила меня ты. А папа сделал.
— Маша… — протягивает Ева, чувствуя себя неожиданно растерянной в момент этого щекотливого обсуждения. В то время как Машка абсолютно невозмутима. — Это Софи тебе рассказала? — решает поинтересоваться для начала, чтобы выстроить дальнейший диалог как-то аккуратно и доступно для дочери.
— Нет, я смотрела картинки в книжке, которую мне подарила бабушка Марина. Софи только сказала, что папа юливер.
— Ювелир.
— Ювелир.