Уинтер-Энд

Он вздыхает, меняет позу, и это говорит мне, что для него сегодняшний допрос закончился. Собственно, я и сам только рад возможности уйти отсюда и потому прекращаю наш разговор и зову помощников шерифа, чтобы они увели Николаса в его камеру.

День был жаркий, не такой, какие характерны для флоридского лета в полном его разгаре, но близко к тому. Я на неделю приехал в Майами, чтобы повидаться с родителями и отдохнуть. По крайней мере так я себе говорил. На самом деле у меня лежала на рабочем столе стопка папок с делами, и все они требовали моего внимания, а были еще люди, которые нуждались в поддержке, и те, с кем мне следовало поговорить. Однако я взял недельный отпуск и отправился погреться под солнцем в обществе единственных людей, которых хорошо понимал, по крайней мере думал, что понимаю.

На третий день отпуска я вез мать с отцом в маленький прибрежный ресторанчик, в который они заглядывали каждую среду. Отец сидел рядом со мной, мы обменивались мнениями о бейсбольной команде «Бостон ред сокс», о ее прошлом и настоящем, а мама, сидевшая сзади, время от времени вставляла в наш разговор собственные замечания.

Машин на улицах было немного, а вот людей на тротуарах — порядочно. Главным образом туристов, если судить по их виду. Все они казались довольными, умиротворенными теплом, и шагали неторопливо.

Думаю, от них-то я и получил первый сигнал: происходит что-то неладное. Я приближался к пересечению с одной из идущих на юг улиц, свет впереди горел зеленый, и вдруг увидел, что большинство пешеходов справа от меня смотрит, замерев на ходу, в сторону улицы, которую мне предстояло пересечь.

Проезжая под светофором, я услышал не заглушаемый больше домами рев двигателя стремительно летевшей машины. И взглянул направо.

Начиная с этого мгновения воспоминания мои смазаны. Я увидел налетавшую на меня темную машину и, помнится, нажал на тормоз. Потом меня бросило в сторону, точно матадора во время корриды, ремень безопасности врезался мне в грудь, я почувствовал, как меня осыпают, впиваясь в тело, острые осколки стекла. Мою машину несло боком, покрышки визжали, а потом улицу передо мной перекосило — это колеса с пассажирской стороны оторвались от мостовой, и тут сработала подушка безопасности, на несколько секунд погрузив меня в чистую белизну. Затем я почувствовал, как дверца рядом со мной содрогнулась и прогнулась, ударившись об асфальт. Какая-то жидкость закапала мне на щеку. Я либо отключился, либо был оглушен и потому не сразу понял, что произошло. Снаружи появились мигалки полицейской машины. Я взглянул вбок, нет, вверх, и увидел залитое кровью лицо свисавшего с сиденья отца. Дверца рядом с ним была изодрана в клочья и пробита насквозь.

Позже полицейские сказали мне, что ни один из опрошенных ими людей не запомнил лица водителя другой машины. Это была хорошо знакомая мне «ситуационная слепота». Они сказали также, что в остатках украденного седана была обнаружена дополнительная мягкая набивка, и спросили, есть ли у меня враги, которые могли бы желать мне смерти. Я, еще не придя в себя, пролепетал несколько имен, — каждый, кто какое-то время проработал в Бюро, обзаводится врагами. Однако большинство из тех, кого мне удалось припомнить, сидели в тюрьме.

В конечном счете полицейские решили, что водитель седана собирался врезаться на нем в витрину какого-то магазина, чтобы ограбить его, и постарался оградить себя от увечий. Трагическая случайность — на нас налетела машина, за рулем которой сидел человек, намеревавшийся совершить совсем другое преступление. Тогда я эту теорию принял.

И с того времени все, что случилось со мной потом, стало неизбежным. В тот день моя жизнь агента ФБР, по сути дела, закончилась, даже притом что прошло еще шесть месяцев, прежде чем нервный срыв завершил ее окончательно.

— Ну и что ты думаешь? — спрашивает, откинувшись в кресле, Дейл, когда я, закурив, усаживаюсь напротив его рабочего стола, довольный тем, что покинул тюрьму.

Я несколько секунд молчу, наполняя рот табачным дымом, а затем отвечаю:

— Думаю, что у Николаса имелись очень серьезные причины для неприязни и к Гарнеру, и к Ламонд. По его словам, они «злоупотребляли своим положением», он также сказал о людях, укравших у него жизнь. Обе жертвы работали в детском доме, а Ник, несомненно, знаком с ним не понаслышке.

— Бывший воспитанник, затаивший обиду?

— Это сходится со всем, что нам известно, — пожимая плечами, говорю я.

— И ты считаешь, что именно он совершил поджог и убил Гарнера?

— Да, я бы так и сказал. Это произошло шесть лет назад, когда ему было лет где-то от двадцати до двадцати четырех.