Уинстон Черчилль. Против течения. Оратор. Историк. Публицист. 1929-1939

Тем временем, пока Черчилль выступал в роли неумолимого борца, Индия постепенно продвигалась к получению статуса доминиона. Четвертого марта, после восьми насыщенных встреч, переговоры между лидером индийского освободительного движения и вице-королем подошли к концу. Результатом этих обсуждений стало подписание так называемого Пакта Ганди — Ирвина. Ганди обещал прекратить общественные беспорядки, направить представителей своей партии на вторую конференцию Круглого стола. В ответ наместник короля гарантировал выпуск на свободу всех задержанных по делу Ганди, а также возвращение всей конфискованной собственности. Помимо содержания, очень многих англичан, в том числе и Черчилля, возмутили формулировки в опубликованном документе; например, наиболее часто встречаемой конструкцией стало: «стороны решили, что…» Отныне Ганди воспринимался не как представитель колонии, а как равный[282].

И пакт, и предложение о новой конференции встретили поддержку у Болдуина. Черчилль решил дать бой лидеру тори на проходящем 9 марта заседании Комитета по Индии. Сам он не принимал участие в деятельности Комитета, но под его влиянием была принята резолюция об исключении Консервативной партии из состава конференции Круглого стола[283]. Болдуин это так не оставил. Двенадцатого марта, во время следующего обсуждения индийского вопроса, он заявил, что нападки Черчилля «гораздо больше способствуют потери Индии для Британской империи и гораздо больше поднимают революционный дух, чем что-либо сделанное каким-либо способом кем-либо другим». Он также заметил, что «самой главной обязанностью политика является говорить людям правду, потому что правда важнее тактики»[284].

Болдуин захотел правды. Черчилль сказал правду — свою правду. Выступая 18 марта в лондонском Альберт-холле, он выделил три принципиальных момента. Во-первых, с уходом Британии из Индии на субконтиненте исчезнет все, что Британия создала: медицинские, юридические и административные службы, обслуживание железных дорог, мелиорация и борьба с голодом. Во-вторых, начнется расцвет коррупции и спекуляции, богатые станут еще богаче, бедные — еще беднее. «Ненасытные аппетиты уже проснулись, и жадные руки множества мародеров уже чешутся, чтобы растащить богатства брошенной империи, — заявил Черчилль. — Кумовство, взяточничество и коррупция станут служанками браминов»[285]. В-третьих, политик напомнил общественности о «судьбах миллионов беспомощных индийцев», которые «удерживаются в нечеловеческом рабстве». «Передав Индию в руки браминов, мы поступим жестоко и недальновидно, — негодовал Черчилль. — Такое решение навлечет позор на всех, кто будет в нем повинен». В то время как брамины «разглагольствуют о принципах западного либерализма и представляют из себя философствующих политиков демократического толка», в действительно они «отказывают в основных правах почти шестидесяти миллионам соотечественникам, которых называют „неприкасаемыми“»[286].

Заступившись за «неприкасаемых», Черчилль, безусловно, поступил благородно. Но как верно заметил Дж. Роуз, одно дело — бороться за обеспечение индийским правительством защиты угнетенных слоев населения, и совсем другое — отказывать этому правительству в праве на независимость[287]. Черчилль, однако, не придавал этому логическому несоответствию большого значения. Он был восхищен и возбужден. Еще бы! Его выступления пользовались популярностью среди «твердолобых». Он сделал в партии шаг назад, чтобы в итоге оказаться впереди. Он объявил бой лидеру тори и стал не менее популярен, а в каких-то вопросах и не менее влиятелен, чем Болдуин. Его слова ждали, к его мнению прислушивались, его точки зрения боялись. Черчиллю казалось, что он победил. Но как уже упоминалось выше, для него в этом противостоянии путь к победе был заказан. И то, что он с его тридцатилетним политическим опытом этого не понимал, — удивительно и лишний раз подтверждает известную истину, что ни один вид обмана не может превзойти самообман, когда, погружаясь в мир собственных иллюзий и представлений, сил и желания оказывается недостаточно, чтобы превзойти себя и взглянуть на действительность незамутненным взором.

Беспристрастный анализ показывает, что положение Черчилля весной 1931 года не давало основания для эйфории. Его поведение не только не осталось незамеченным — оно не осталось и без ответа. Болдуин был не из тех, кто готов был безропотно сносить критику в свой адрес. Он одинаково хорошо умел обороняться и нападать. Тем более что нападать на Черчилля было относительно легко. Черчилль много говорил и много делал. И не каждое его слово, не каждый поступок были успешны. Черчиллю можно было многое припомнить. Чего только стоили отстаиваемые им военные операции, а также любовь к военному делу. Последнее частенько ставили ему в вину. И в этот раз его критики не стали проявлять оригинальность, заявив, что политика Черчилля сводится «к палке, штыку, пулемету и артиллерии».