Уинстон Черчилль. Против течения. Оратор. Историк. Публицист. 1929-1939

Четвертый вывод сводился к тому, что хотя диктаторы и «презирают всех, кто отказывается мыслить масштабами тысячелетия», на самом деле они «всегда очень торопятся»[2378]. Это и не удивительно, когда столько врагов, когда легитимность приобретения власти является условной, а вопрос преемственности не решен и до кончины диктатора решенным быть практически не может. Отсюда и неустойчивость правления. «Политика великого народа, которая всецело зависит от личности отдельного человека, подвержена значительным изменениям после устранения последнего», — отмечал Черчилль еще в бытность работы над первым томом «Мирового кризиса»[2379].

Пятый вывод — диктатура антагонистична не только демократии, но и другой форме диктатуры. На пропасть, которая разделяет фашизм и коммунизм, а также на огромную опасность, которую несет противостояние «соперничающих нерелигий», Черчилль указал еще во время Гражданской войны в Испании. «В смертельной схватке сошлись две антагонистические современные системы, — писал он в Evening Standard в августе 1936 года. — Фашизм столкнулся лицом к лицу с коммунизмом. Дух и энергия Муссолини и Гитлера состязаются с такими же качествами Троцкого и Белы Куна»[2380]. В июле 1937 года Черчилль написал в Collier’s статью, в которой подчеркнул различия коммунизма и нацизма. Он сравнил их с Южным и Северным полюсом. Оказавшись на одном из них, очень трудно определить, на каком именно полюсе ты находишься. При этом они расположены на разных концах земного шара и значительно различаются друг с другом[2381].

Последнее было для Черчилля особенно интересно. Именно из-за этого неизбежного противостояния Черчилль видел в СССР — «одной из величайших заинтересованных держав»[2382] — союзника в возможной войне с Германией. В апреле 1939 года он имел откровенную беседу с послом Иваном Михайловичем Майским (1884–1975), с которым «давно поддерживал дружеские личные отношения»[2383]. В ходе беседы он подчеркнул, что Британии и Европе «требуется помощь России»[2384]. До своих коллег он как мог пытался донести мысль, что «нацизм угрожает основным интересам русского государства»[2385] и основу «Великого альянса» составляет «достижение взаимопонимания с Россией»[2386], но его не слушали. Руководители Британии и Франции допустили серьезную ошибку, не придав значения мудрым словам Черчилля, что «Россия не пойдет на заключение соглашений, если к ней не будут относиться как к равной»[2387]. Летом 1939 года британская и французская дипломатия переиграла самих себя, упустив пакт Молотова — Риббентропа и оказавшись перед началом самого страшного противостояния в истории человечества без могущественного союзника, который был единственной силой, способной остановить распространение коричневой чумы и обеспечить победу в предстоящем военном конфликте. «Войны начинаются внезапно», — предупреждал Черчилль еще в феврале 1934 года[2388]. Только «рядовые солдаты не отдают свои жизни с той же легкостью, с какой диктаторы произносят речи»[2389]. Более того, в современных условиях даже страна-победитель «потеряет в войне слишком много», а проигравшей стороне не останется ничего[2390].