Уильям Шекспир — природа, как отражение чувств

Соревнование усиливается по мере того, как повествующий пытается оправдать свой грех, став соучастником, унижая фаворита. Это приводит к эскалации в катрене 3, где повествующий заявляет о своем внутреннем смятении. Он говорил примерно так: «Such civil war is in my love and hate», «Такая гражданская война есть в моей любви и ненависти». Этот конфликт внутри повествующего приводит к двустишию, в котором, по словам Бута, говорится, что «beloved diminished under a new guilt of being the beneficiary of the speaker's ostentatious sacrifice», «фаворит, униженный из-за нового чувства вины за то, что он извлек выгоду из показной жертвы повествующего».

Подводя итог, реакция Бута на сонет 35 такова: «the facts the poem reports should make the speaker seem admirable in a reader's eyes; the speaker's manner, however, gives conviction to the idea that he is worthy of the contempt he says he deserves», «факты, о которых сообщается в стихотворении, должны заставить говорящего казаться достойно восхищения в глазах читателя; однако манера повествующего убеждает в том, что он достоин того презрения, которого, по его словам, заслуживает».

(Atkins, Carl D. (2007). «Shakespeare's Sonnets with Three Hundred Years of Commentary». Rosemont, Madison).

Вопреки мнению Бута о двойственности 35-го сонета, критик Хелен Вендлер (Helen Vendler) утверждала, что раздвоение наиболее заметно «in the violent departure from in quatrain 1 in the knotted language of quatrain 2», «в резком отходе от четверостишия 1 в запутанном языке четверостишия 2». Вместо того, чтобы описывать повествующего как разделяющего любовь и ненависть, она говорит, что повествующий в четверостишии 1 является «введённым в заблуждение и даже коррумпированным, по словам автора четверостишия 2». Она также не согласна с прочтением двустишия Бутом. Скорее, она связала контрастирующие голоса в первом и втором четверостишии с философской метафорой «Я». Где «Альтер эго» «Я» развратило себя — это утверждение, предполагающее наличие истинного «higher self which has, by a lower self, been corrupted, and which should once again take control. Even the metaphor of the lawsuits implies that one side in each suit is «lawful» and should win», «высшего Я», которое было развращено низшим «Я» и которое должно снова взять контроль в свои руки. Даже метафора судебных процессов подразумевает, что одна сторона в каждом иске является «законной» и должна принести победу».

Хелен Вендлер приоткрыла ещё один критический момент, связанный с исповедальным аспектом 35-го сонета. Шекспир использует лексику юридического признания. В эссе Кэтрин Крейк она обсуждает связь между этим сонетом и ранним признанием в совершении преступления. Кэтрин Крейк резюмировала так: «...the speaker testifies against the unspecified «trespass» of a «sweet thief», but simultaneously confesses to playing «accessory» to the robbery», «...повествующий свидетельствует против неустановленного «незаконного проникновения» «милого вора», но одновременно признается в том, что был «соучастником» ограбления». Повествующий также оправдывает грех возлюбленного, который привёл к его «неправомерному самооговору» в сонете. Она заключила: «Fault can be transferred in the act of confessing, and judgments are clouded rather than clarified», «Просчёт может быть соотнесён в процессе признания, и суждения скорее затуманиваются, чем проясняются». Её вывод согласуется с утверждением Бута о том, что повествующий неприятен. Это также согласуется с точкой зрения Хелен Вендлер о том, что либо повествующий, либо возлюбленный должны быть неправы. В эссе Кэтрин Крейк делается вывод о том, что повествующий на самом деле виноват больше, чем возлюбленный.

(Craik, Katherine A. (2002). «Shakespeare's A Lover's Complaint and Early Modern Criminal Confession». Shakespeare Quarterly. The Folger Shakespeare Library).

Двусмысленность текстов сонета 35

Пол Хэммонд утверждал, что трудность в определении сексуального языка заключается в намеренной двусмысленности. Во-первых, нужно иметь в виду, что в ранний современный период смертная казнь за содомию все ещё действовала, поэтому было чрезвычайно важно, чтобы писатели оставались расплывчатыми, чтобы защитить свою собственную жизнь. Сохранение двусмысленности формулировок позволило по-разному интерпретировать тексты без опасности быть заклеймёнными, как гомосексуалисты. Более того, слова, которые мы использовали бы для описания гомосексуалистского поведения, либо являются анахронизмом для того периода времени, либо имеют другое значение.