Угол атаки

— Чушь, — повторил генерал-лейтенант. — Он дал согласие. Если он об этом не помнит, это не мои проблемы. Я протестую против моего задержания. Требую немедленно известить о нем представителя президента в «Госвооружении» генерала армии Г.

— Кого еще? — спросил Голубков.

— Что значит — кого еще?

— Кого еще вы требуете известить о вашем аресте? — повторил полковник. — Кого-нибудь из администрации президента? Может быть, бывшего председателя правительства?

— Это провокация. Вам она не удастся. Я не намерен продолжать разговор в присутствии посторонних.

— Вы имеете в виду этих молодых людей? — уточнил Голубков, показывая на нас. — Они не посторонние. Они свидетели. Их показания будут нужны. Пока же могу сообщить следующее. О вашем аресте извещен премьер-министр. Не бывший, а нынешний. Он выразил удовлетворение тем, что попытка угона самолета с ценным стратегическим оборудованием пресечена. Он сомневался в необходимости задействовать антитеррористическое подразделение, так как агентурные данные о готовящемся преступлении не были подтверждены документально. Но он все же дал согласие и сделал соответствующие распоряжения. Вы по-прежнему настаиваете, чтобы я известил о вашем аресте генерала армии Г.?

— Я не желаю отвечать на ваши вопросы, — заявил Ермаков. — Если это и все обвинения, можете вытереть ими задницу.

— Не все, — ответил Голубков. — Вы обвиняетесь в преступном сговоре с группой установленных лиц с целью угона российского транспортного самолета. Вы доставили угонщиков на военный аэродром, по вашему приказу для них были созданы все условия для успешного проведения террористического акта. Вместе с ними вы намеревались нелегально покинуть страну, что может явиться основанием для обвинения вас в измене Родине.

От возмущения генерал-лейтенант даже дернулся в кресле, но тут же болезненная гримаса исказила его лицо.

— Поразительно, полковник, — сказал он. — Я считал вас умным человеком. Ваши свидетели могут подтвердить, что в самолет меня затащили против моей воли.

Голубков повернулся к нам:

— Подтверждаете?

— Я не могу, — ответил я. — Не видел, был уже там, когда его привезли.

— Кто видел?

— Мы видели, — сказал Док. — У нас не создалось впечатления, что он протестовал, когда его катили арабы.

— Протестовал или не протестовал? — уточнил Голубков. — Кричал, отбивался, звал на помощь?

— Нет, — сказал Док.

— Нет, — повторили Артист и Боцман.

— Я требовал выпустить меня из самолета. Я требовал остановить самолет. В самых резких выражениях. Это может подтвердить Пастухов. Он был свидетелем моего разговора с Джаббаром.

— Вы уверены, что он подтвердит? — спросил Голубков.

— Если он честный человек — да.

— Давай, Пастухов, — сказал полковник. — Арабы говорят в один голос, что он сам согласился лететь. Бортмеханик ничего не слышал, лежал далеко. Экипаж тоже не в курсе.

Я походил вокруг последнего трона поверженного императора и сказал ему с прямотой маршала Мюрата:

— Не могу сказать, что мало в жизни видел сволочей. Не слишком много, но и не мало. Среди них попадались даже мерзавцы. Но с такой тварью сталкиваюсь первый раз. Ну? И как я должен ответить? После того как ты приказал нас убить при попытке к бегству. После того как ты убил ребят Сивопляса. Которые, тварь, в афганской войне уцелели. После того как ты подписал самого Сивопляса! Что ты хочешь от меня услышать?

— Что за дела? — вмешался Голубков. — Доложить!

— Давай, — сказал я Боцману. — Докладывай без эмоций.

Он доложил. У него получилось без эмоций. У меня бы не получилось. У Дока и Артиста тоже. А у него получилось. Голубков вызвал Сивопляса. Он изложил то, что знал. И тоже без эмоций, хотя это далось ему нелегко.

— Что скажете? — спросил Голубков.

— Бред, — отрезал генерал-лейтенант. — Голословные домыслы. А свидетель у вас только один.

— Твое слово, Пастух, — обернулся ко мне Голубков. — Подтверждаешь, что он согласился лететь добровольно?

— Что за бодягу вы здесь разводите? — разозлился я. — Нет. Он орал как резаный.

Требовал выпустить. Но араб его не послушал.

— Ты понимаешь, что сейчас сказал?

— А что я сказал? Пусть отвечает за то, что сделал. Ему и этого выше крыши! Три убийства — мало?

— Да не ответит он за это! — гаркнул полковник. — Понял? Не ответит!

— Не понял, — сказал я. — Это почему?

— Да потому что нет доказательств! Прямых! А один свидетель — не свидетель! Это еще в римском праве записано!

— А мы что, живем в Риме? — спросил я. — Это для меня новость.

В нашу перепалку решительно вмешался Ермаков:

— Полковник, вы принуждаете свидетеля к даче ложных показаний. Порядочные люди так не поступают.

Голубков кивнул мне:

— Объясни ему насчет порядочности. Как джентльмен джентльмену. А я не могу. Я не джентльмен. В контрразведке джентльмены не служат.

Голубков закурил и сделал вид, что все остальное его не касается.

— Выходит, ему за это ничего не обломится? — спросил Сивопляс.

Голубков промолчал. Пиратский шрам на лице Сивопляса покраснел. Он неловко потоптался на месте, сказал:

— А я видеокамеру принес. Думал, мало ли. Ту пленку я стер, — объяснил он мне.

Положил камеру на стенд и спросил: