Углич

Дерзкая мысль, рожденная в голове Михайлы Федоровича, появилась верст за тридцать от Углича. Князю не терпелось поделиться своей задумкой с Тимохой, но наступали уже сумерки, и впереди замаячила ямская изба, та самая изба, в коей они остановились на ночлег в свою первую ночь.

На сей раз хозяин ямской избы встретил проезжих с радушной улыбкой.

— Заходите, люди добрые, ночуйте с Богом.

— Признал?

— Как не признать? Теперь всегда буду рад принять дорогих гостей.

Хозяин ямской избы был среднего роста, рыжебородый, дымчатые глаза пронырливые, с хитринкой.

— Как величать прикажешь? — приглядываясь к мужику, спросил Тимоха.

— Величают царей, бояр да купцов именитых. Меня ж кличут Юшкой, а по отцу — Юшка Шарап… Ноне вас в своей комнатушке положу. Нечего вам с обозными людишками на полу валяться. Да и тараканов там, как мух нанесло.

— Благодарствуем, Юшка, — молвил Михайла Федорович.

Он, как и Тимоха, был в чистой льняной рубахе (лисьи шапки и бараньи полушубки были положены в конские переметные сумы), опоясанной широким кожаным поясом из мягкой, желтой юфти, за коим торчал пистоль, и к коему была пристегнута сабля в сафьяновых ножнах. Оба рослые, широкогрудые, молодец к молодцу.

«Не зря я их зимой ратниками распознал, — подумал Юшка. — И не простые сии ратники, не из черни. Простолюдины такими деньгами не швыряются».

— Вечерять[102] будете, люди добрые?

— Непременно, Прошка. С утра не снедали. Все кишки ссохлись. Тащи всё, чем богат. И по чарочке бы не худо.

— Уважу, уважу, добрый человек, — осклабясь, произнес Юшка и рванул за железную скобу дубовую крышку подполья. Вскоре на столе оказались копченые окорока с чесночком, сушеная вобла, белые груздочки, соленые пупырчатые огурцы, яндова хмельного меда, темная пузатая бутыль с наливкой и краюха пшеничного хлеба.

— Добрый стол собрал, Юшка. Не обижу.

Михайла Федорович отрезал кусочек окорока, попробовал на вкус, похвалил:

— Вкусно, Юшка. Будто вчера коптил.

Юшка Шарап еще шире осклабился:

— На Рождество Христово! Ямку поглубже да в ледок. Хоть царю на стол. И солонина отменная. Я дорогих гостей худыми яствами и питьями не потчую. Угощайтесь, люди добрые.

И Михайла Федорович и Тимоха Бабай ели и пили с превеликим удовольствием. «Накушались» до отвала.

Михайла Федорович вытянул из летних, бархатных штанов тугой кожаный мешочек с серебряными монетами и щедро рассчитался с хозяином.

Юшка земно поклонился, а затем молвил:

— Не желаете ли во двор перед ночлегом?

— Надо бы, — кивнул князь.

Вернувшись в комнату ямщика, Михайлу Федоровича и Тимоху потянуло в сон. Оба хотели уже растянуться на спальных лавках, но Юшка показал на дверной железный засов.

— Надо бы закрыться, люди добрые.

— А, — равнодушно отмахнулся князь. — Не среди ордынцев ночуем.

Но Юшка равнодушные слова князя не принял.

— Ордынцы не ордынцы, а лихих людей ноне хватает. Я пойду на полатях подремлю, а вы все же закройтесь. Ночуйте с Богом.

Тимоха поднялся с лавки и, сонно хлопая глазами, задвинул засов. Через минуту путники провалились в мертвецкий сон. А примерно через час, крышка подполья приподнялась и в комнате, освещенной сальной свечей, показалась лохматая голова Шарапа.

«Богатырски храпят… Пушкой не разбудишь. Вот и ладненько. Помоги, Господи».

Ужом выполз из подполья и тихонько ступил к спальной лавке князя. В руке Юшки Шарапа был длинный засапожный нож…

Глава 18 АНДРЕЙКА ШАРАПОВ

Не знала, не ведала Полинка, что на нее давно заглядывается русоголовый, синеглазый парень из Гончарной слободы. Уж так хотелось Андрейке с ней свидеться! Но Полинка без отца и матери на улицу не выходила, следуя старозаветному обычаю. (Увидеть свободно рсхаживающуюся по городу девушку — диво дивное! Даже будь она из семьи ремесленника). И у колодца ее не встретишь, ибо в Угличе, как и в других городах, каждый из посадских людей обносил свою усадьбу высокой деревянной изгородью, в коей имел не только свою избу, но и двор для скота, огород для лука, чеснока, репы, гороха, свеклы и капусты, небольшой сад, баню, погреб и колодец.

В лавку, за продуктами, или за каким-нибудь издельем, девушек тоже не выпускали. Ходил сам хозяин или, в редком случае, его супруга.

Трудно было Андрейке, сыну Шарапа, углядеть Полинку, дочь Вешняка. И всё же посмотреть на девушку ему удавалось. В десять часов утра по пятницам, субботам и праздничным дням угличане ходили в церковь к обедне[103]. Полинка всегда шла в сопровождении отца и матери.

Всю службу, не забывая креститься и отбивать поклоны, Андрейка, стоя на своей мужской половине, косил взглядом на девушку и счастливо думал:

«Какая же она пригожая. Загляденье! На нее все слободские парни глаза пялят. А Полинка ничего не замечает… А, может, стать с ней рядом и коснуться ее руки? Весь Углич просмеет. Мужчина встал на женскую половину! Срам-то какой. Что он — ума рехнулся! Но как же с Полинкой заговорить? Как высказать, что у него на душе?»

Как-то заикнулся о девушке отцу, но Шарап в ответ лишь рассмеялся.