Угарит

Вышел спор у Владычицы Библа,
вышел спор с морским Господином.
Говорила Владычица Библа
о величии своем и богатстве,
о городе и его народе,
Госпожа – о собственном стаде.
Хвалилась ты перед миром:
слава твоя гремит по суше,
голос твой – на водах многих!
Отвечал Господин пучины,
говорил могучий Ямму:
– Откуда твои силы, о Дева?
Не от волн ли моих твое богатство?
Если закипит моя ярость,
острова мой голос услышат,
тебе дары они пошлют ли?
Возмутил Владыка свои волны,
на воды наслал великий ветер,
возгремел, воскипел, рязъярился —
к Библу он отправил Ливьятана!
Ливьятан – его сотворил ты,
он твое, о Ямму, порожденье,
на погибель всем земнородным,
дабы смертные волю твою знали!
Зубы его – словно камни,
хвост его подобен кедру,
пламя из пасти его пышет,
а взор его – ужас смертный!
Из храма Владычицы выходит
дева, спешит на омовенье,
двое жрецов с нею вместе,
трое ее провожают,
четверо несут и меч, и факел.
Ливьятан выползает на берег,
Змей свою пасть раскрывает,
Чудище пламенем пышет!
От огня – закипели воды,
его дыхание людей опалило,
замертво жрецы тогда пали.
Лишь один уцелел и спасся,
вестником в город был отправлен:
Ливьятан унес деву в бездну,
юная исчезла в пучине!
Слово Ямму достигло суши,
в городе Библе возглашают:
– Люди, чтите бога моря
и дары ему приносите.
Помните буйную его силу,
знайте, как страшна его ярость —
если Ямму не издаст повеленья,
Ливьятан не закроет пасти.
Молвила Владычица Библа,
изрекла благое свое слово:
– Велика твоя мощь, о Ямму,
повели Ливьятану, о Ямму,
чтим тебя, Господин моря!
Голос твой на водах многих,
повелел ты – и стихли волны,
Ливьятан тебе покорился,
но не отрыгнул Змей девы —
море не отдаст своей жертвы,
бездна не ведает предела,
нет из мира мертвых возврата.
Защити нас, Владычица Библа,
сохрани свой город и помилуй!
Не губи нас, морской Владыка,
мы тебя прославляем и хвалим.
На улицах наших будет радость,
процветание в домах наших будет,
жертвы принесут в наших храмах,
богов почтим мы и прославим!

Часть третья. Земля Израиля

42

Дождь, дождь, дождь… Мелкий и противный, он проникал всюду, протекал за шиворот, скапливался в складках грубых шерстяных плащей, забивал нос мельчайшей водяной пылью, каплями скапливался на ресницах, размывая все вокруг и превращая унылый пейзаж в совсем уж неразборчивые кляксы. Вот уже третий день наш караван не мог выбраться из-под этих обложивших весь горизонт низких тяжелых туч. Немного согреться и просохнуть удавалось только ночью, когда мы останавливались на каком-нибудь шумном, чадном и блохастом постоялом дворе. Венька бодрился, говоря, что лучше уж легкая английская сырость, нежели испепеляющая пустынная сушь, но мне сейчас жара была куда милее этого болота.