Удочеряя Америку

Тут она иссякла. Замолчала.

Дэйв сказал:

– Послушайте, Мариам. Нелепо думать, будто мы не можем присутствовать на одном и том же мероприятии.

И это говорит тот самый человек, кто наотрез заявил ей: «Нет, мы не будем больше видеться».

Но теперь она сказала:

– Да, разумеется, вы правы.

– Вы и в прошлом году не пришли. Пропустили отличный праздник.

– Да, Зиба мне говорила, было весело.

– Джин-Хо нечаянно уронила видеокассету в чашу с пуншем, но мы успели ее выудить, прежде чем пленка испортилась. А «Они едут из-за гор» исполняли так надсадно, что, когда кузины завопили: «Эй, крошка!» – мне показалось, будто они свешиваются из окон борделя. А в остальном…

Мариам засмеялась (ей всегда нравилось, как он описывает и подбирает слова).

– Так что подумайте, – заключил он.

И она ответила:

– Хорошо.

Тут из школы начали выходить дети, и в первой паре их внучки – Джин-Хо с квадратной прической и Сьюзен с длинными косичками, – и на том они расстались.

В следующие дни Мариам преследовала неотступная печаль. Она понимала: это из-за Битси. Она верила – она всей душой надеялась, – что рак обнаружили вовремя, успели, но все-таки ужасна была даже мысль о том, что приходится переживать сейчас Дональдсонам. И в то же время она вновь печалилась о Дэйве. Увидела его и вспомнила, как он стоял в последний день на крыльце и смотрел ей вслед, поношенные, заплатанные штаны для работы в саду обвисли старчески на коленях. Она очень тосковала по нему. Она запрещала себе даже догадываться, как сильно он тоскует.

Мариам написала Битси, выразила сочувствие, предложила помочь всем, что может понадобиться. «Мои мысли и наилучшие пожелания с вами, – написала она, в сотый раз сожалея о том, что ей недостает веры предложить свои молитвы. – Надеюсь, вы скажете, чем я могу пригодиться». И задумалась, как подписать. «Искренне ваша»? «Всегда ваша»? И в итоге написала: «С любовью», потому что какие бы недостатки ни имелись у Битси, она все делала из честных побуждений. Добрая, великодушная женщина. Мариам сокрушалась о ней, как о близкой подруге.

Ее жизнь после разрыва с Дэйвом сделалась очень мирной. Она и до того шла тихо и гладко, но недолгий прорыв в более активную, более насыщенную жизнь помог Мариам оценить благословенную упорядоченность повседневной рутины. Она вставала до зари, когда небо еще было жемчужно-белым, птицы только просыпались. Один кардинал в ее квартале обзавелся привычкой пропускать вторую ноту своей песенки и быстрым, резким стаккато повторять первую, «Вит-вит-вит!» – словно куда-то спешащий француз. Порой реактивный самолет проплывал на уровне верхней перекладины окна – идеально ровно и бесшумно, – а за соседским кленом еще висела бледная прозрачная луна.

Мариам собиралась с мыслями, рассеянно поглаживая кота, свернувшегося у нее под мышкой, пока молодой врач, живший через несколько домов, не завел свой шумный автомобиль, отправляясь с утренними визитами к пациентам. Это послужило ей сигналом: пора вставать. Ох, что-то она стала поскрипывать. Похоже, каждый сустав по утрам приходится заново приучать сгибаться и разгибаться.

К тому времени как Мариам вышла из душа, солнце поднялось и большинство соседей зашевелилось. Из ближайшего дома, возбужденно лая, выскочил щенок. Заплакал младенец. Прошуршали один за другим несколько автомобилей. Время здесь можно было определять, считая проехавшие машины и оценивая, как быстро они едут.

Она тщательно оделась, не забыла и подвести глаза: не та она женщина, чтобы долго расхаживать в халате. Застелила постель, прихватила стакан воды и книгу, над которой вчера уснула, и только после этого пошла вниз вместе с котом, который петлял вокруг ее ног. Чай. Тост из питы. Кусочек феты. Пока заваривался чай, она раскладывала приборы на салфетке из плетеной соломки. Подлила Мушу воды в миску, проверила, достаточно ли корма. Вышла на крыльцо за газетой, на ходу просмотрела заголовки и села завтракать (она предпочитала сосредоточиваться на одном деле зараз). Чай был свежий, горячий, бодрящий. Фета – болгарская, сочная, не слишком соленая. Она поставила стул в пятно солнечного света, лучи золотили кожу на руках, теплым лаком растекались по волосам.

Какая маленькая, тихая жизнь! Один взрослый сын, одна невестка, одна внучка и три близкие подруги. Работа у нее отрадно предсказуемая. Дом уже несколько десятилетий не менялся. В январе ей исполнится шестьдесят пять – не старуха еще, но едва ли она могла рассчитывать, что ее мир не будет впредь только сужаться. И эта мысль не пугала, скорее успокаивала.

На прошлой неделе она прочла некролог семидесятивосьмилетней женщине, скончавшейся в Лютервиле: «Миссис Коттон любила садоводство и шитье. Родственники вспоминают, что она редко надевала дважды один и тот же наряд».

Несомненно, в детстве миссис Коттон мечтала о более насыщенной жизни, и все же этот вариант казался Мариам не таким уж скверным.