Удивительные звери(Повесть, рассказы, очерки)

Эти предположения подтвердились. Успех акклиматизации норки воодушевил меня на новые поиски. Вскоре я пришел к следующему заключению: обследованные места имеют большие запасы излюбленных кормов бобра — ивы и осины, характер берегов позволит ему устраивать норы, а медленное течение не будет помехой при строительстве плотин. Смущало только то обстоятельство, что бобры не привыкли к летне-осенним половодьям, когда вода поднимается на два-три метра, к обмелению рек зимой, относительно большому числу опасных хищников. Но должны же они приспособиться к этим неблагоприятным условиям!

Наконец наступил долгожданный 1964 год. Прибыла первая партия белорусских бобров, и мне довелось участвовать в выпуске их на Немпту. К всеобщей радости, бобры сразу основали устойчивую колонию, и на Дальнем Востоке образовался первый бобровый заказник.

Истоки Немпту и Мухена, впадающие в них реки Пунчи и Альчи, Большая и Малая Садама постоянно привлекают к себе зверовых промысловиков. Места здесь для охоты удобные: увалы пологие, высоких крутых сопок нет, заросли пихтачей, которых так избегают охотники, невелики. К тому же в течение всей зимы нетрудно поймать хариуса и ленка и скрасить свой стол ароматной ухой. А если походить в ноябре, пока еще не замерзли речки, то можно собрать тушки снулой отнерестовавшейся кеты, чтобы затем положить ее куски для приманки в капканы.

Разнообразны здесь и объекты охоты: хочешь — ходи за белкой или ставь кулемки на колонка, лови капканом соболя, норку, выдру. Не хочешь заниматься пушниной — добывай медведя, лови тигров либо отстреливай копытных. Мне доводилось стрелять росомаху и индийскую куницу, лося и изюбра. Знаменитые охотники Хабаровска Иван Богачев, Аверьян Черепанов по многу лет охотились в этих местах. Не один десяток тигров взяли они, и первый документальный фильм о поимке владыки джунглей был заснят на Мухене. И. П. Богачев обычно заезжал на Мухен перед самым ледоставом. Окончив охоту, он дожидался вскрытия реки и, погрузив все охотничьи трофеи на большую лодку, привозил их к своему дому, стоявшему на берегу Амурской протоки.

Желание пополнить зоологические коллекции музея не раз заставляло меня браться за ружье и уезжать в знакомые мухенские леса. Последний раз я посетил Мухен в прошлом году. Сперва я приютился в зимовье на устье Альчи. Раньше оно принадлежало Аверьяну Черепанову, ловившему здесь тигров и молодых кабанов. Сейчас в нем хозяйничал Федор Проскуряков. Жил он в избушке вместе с женой. С утра уходил осматривать капканы на соболей и колонков, а жена ловила мелкую рыбешку, готовила обед, заготавливала дрова. Когда-то она работала на железной дороге, а теперь находилась на пенсии и охотно пошла с мужем в лесные дебри, чтобы хоть чем-то скрасить его тяжелую жизнь промысловика. И эта мужественная женщина не роптала на тяготы лесной жизни, не пугалась зверей.

Как-то, преследуя бурого медведя, не залегшего вовремя в берлогу, я ушел далеко в лес, перевалив многие гряды сопок. Вокруг рос первобытный лес, куда, казалось, не ступала даже нога охотника. И вдруг увидел незнакомый след человека. «По соседству кто-то промышляет. Попробую разыскать его избушку», — думал я, шагая по следу. Вскоре я убедился, что незнакомец принадлежит к опытным охотникам и бывалым таежникам. Его интересовали старые берлоги и звериные следы. Но вот зачем он, казалось, без всякой нужды забирался на обрывистые выступы скалистых сопок и подолгу топтался на одном месте, словно изюбр на отстое? Вскоре я догадался, что попал на Садаму — реку, бегущую параллельно Альчи и впадающую в Мухен. Значит, и зимовье странного незнакомца должно стоять где-то поблизости.