Удав и гадюка

Там при бледном свете полной луны сидела в кресле в белом платье Фийя, мечтательно уставившись на усыпанное звездами небо. Все свободное время она проводила либо в состоянии отрешенности и мечтательности, что, возможно, было состоянием ее души, либо с вышивкой в руках. Вот и сейчас, несмотря на острый слух, из-за мечтательного полузабытья служанка не услышала мягких шагов графа и вздрогнула от звука отворившейся двери. Когда же она различила во мраке знакомый силуэт, на ее лице появилась улыбка.

– Вы вернулись?! – тихонько воскликнула она.

– Конечно, Фийя. Как я могу не вернуться? Этой же мой дом, – улыбнулся Юлиан столь простодушному вопросу.

– Так что же произошло?

В гробовом молчании хозяина служанка различила тщательно сокрытое переживание и, понимая, что случилось что-то плохое, подскочила с кресла. Она стала снимать с графа вещи, а тот, пребывая мыслями где-то у Лилейского острова, не мешал ей и лишь поднимал и опускал руки, ноги.

– Вы даже не запрещаете мне помогать раздевать вас. Значит, и впрямь что-то страшное… – испуганно прошептала она, и на ее круглом личике застыла растерянность.

– Спящий проснулся…

– И что? Он же всегда просыпается, тео Юлиан, – Фийя непонимающе похлопала большими, как у совы, глазами. С возрастом она не стала умнее.

– Фийя, Фийя… Он проснулся на год раньше. И мы не успеем предупредить всех! Пока гонцы на лошадях достигнут самых отдаленных земель, например северного Лоракко или южного Анеф-Арайя, пройдет почти два месяца.

– Вы хотите сказать, что эти два месяца корабли будут плавать туда-сюда и не знать, что Спящий не спит?

– Вот именно! Часть кораблей покинет Нериумскую бухту, потому что, во-первых, не каждому по кошелю обеспечить проживание в Луциосе экипажа до зимы, а во-вторых, у всех горят сроки, Фийя! И многие будут, молясь всем богам, северным и южным, рисковать своей жизнью в надежде, что все обойдется и они не столкнутся со Спящим.

– Так много людей погибнет?

– Да, много, – с тяжелым вздохом ответил граф, за тридцать лет привыкший к наивным вопросам служанки.

Он не знал, что делать. Он чувствовал полную беспомощность перед сложившейся ситуацией и даже не смотрел в сторону раскрасневшейся Фийи, пока та, чуть прикусив губу, наблюдала за ним, тревожно меряющим спальню шагами из угла в угол в одном исподнем.

– Подай мне домашний костюм, пожалуйста.

– Вы не будете дремать со мной?

– Нет, я же попросил домашний костюм. Поработаю в кабинете, сейчас не до сна, – терпеливо повторил свою просьбу граф.

– Как скажете, тео Юлиан.

По мордашке женщины скользнуло легкое негодование, которое, впрочем, тут же стерлось из-за случайной, не относящейся к делу мысли. И служанка, пожав плечами, вприпрыжку подбежала к сундуку, откуда достала расшитый серебряными нитями халат с темными шароварами.

После слов благодарности Юлиан покинул спальню, спустился на второй этаж и заперся в кабинете, где просидел над документами до самого утра. Впрочем, за всю ночь ни один отчет так и не был прочитан. Встревоженным взглядом граф смотрел сквозь бумагу куда-то вдаль, стараясь сознанием проникнуть в будущее, раздвинуть его туманные материи и найти решение, которого, вполне возможно, не существовало. Ну а Фийя, печально вздохнув, распустила свои многочисленные косички, сменила платье на ночную сорочку и заползла под одеяло. Лишь курносый нос и непрестанно хлопающие глаза выглядывали из-за него, рассматривая висевшую на стене картину с морскими пейзажами.

* * *

Когда обращенное к бухте окно посветлело и наступило утро, в кабинет к Юлиану вошел болезненно худой Вицеллий. Осторожной походкой он приблизился к дивану у окна и присел, закинув ногу на ногу. Казалось, он о чем-то напряженно думает, но на самом деле вечная задумчивость и колкий взгляд из-под бровей были присущи этому лицу всегда. Несменяемая красная пелерина сегодня была надета поверх светло-серого, почти белоснежного платья с золотыми пуговицами.

– Доброе утро, учитель, – вежливо поздоровался Юлиан и пропал глазами дальше в отчете, в который смотрел всю ночь.

– Чтобы утро было добрым, нужно начинать его не с бумаг…

По губам пожилого мужчины скользнула лукавая улыбка, а граф Лилле Адан поднялся из-за стола и присел на диван рядом с Вицеллием. Тот достал из поясной жесткой сумы склянку крови, клацнул по ней ногтем и передал графу.

– Борькор, белая роза или ксимен? – спросил граф, принимая маленькую, размером с палец, склянку.

– Слепая доверчивость хуже вечной подозрительности, Юлиан, – взгляд Вицеллия стал более острым. – Если бы вместо меня был мимик либо в мое тело подсадили сотрапезника, ты бы уже умер от своей тряпочной доверчивости. Сколько лет я пытаюсь тебе внушить, что осторожный всегда умирает последним!

Граф виновато улыбнулся, достал пробку и, двумя пальцами удерживая стеклянный сосуд, принюхался, прикрыв глаза и посмаковав запах. Маслянистый оттенок, сладковатые, еле уловимые нотки. Тончайше настроенное обоняние различило легкую примесь какого-то парфюма и еще что-то.

– Вы добавили выжимку из олеандра, чтобы сбить меня со следа, учитель.