Ударивший в колокол. Повесть об Александре Герцене

Герцен принял эти извинения. Добрые отношения между ними сохранились. Им полюбилось вести ночные разговоры. Иногда они засиживались в кафе до глубокой ночи. Герцен, как всегда после напряженной работы, испытывал сладостное изнеможение и с удовольствием предавался в разговоре с Мишле игре ума, которая была для него отдыхом.

Мишле, в характере которого было что-то от проповедника, пытался обратить Герцена в свою веру, то есть внушить ему свое отношение к науке, истории.

— История — это воскрешение, — неоднократно повторял он свою излюбленную заповедь.

— Но воскрешение, — возражал Герцен, вертя в руке стакан бордо и чуть пригубливая, — но воскрешение часто превращается в уподобление прошлого настоящему Это ненаучно. Материальные аксессуары, дорогой Мишле, не в состоянии никого обмануть. Исторические хроники Шекспира, как и «Борис Годунов» Пушкина, — это современность. Нам, русским, есть что сказать и что нам нельзя говорить дома.

Но Мишле не соглашался. Вперив в Герцена выпуклые, необычайно живые глаза, он убеждал его, что народ поступает в каждом данном случае именно так, а не иначе.

— И заметьте, любезный Герцен, независимо от многообразных экономических, географических, политических и всяких прочих влияний, поступает, повторяю, так, а не иначе главным образом потому, что это французский народ. Будь на его месте в таких же условиях другой народ, он поступил бы иначе, сообразно своему национальному характеру.

Он откидывался на спинку стула, смотря на Герцена с победительным видом.

Но Герцен скептически улыбался.

— Я считаю, — сказал он задумчиво, — самую постановку вопроса искусственной, схоластической. Ведь условия существования не являются раз навсегда данным.

— Конечно! — вскричал Мишле. — Но самые условия существования тоже являются произведением духа народа!

Далеко не всегда они приходили к соглашению. Но расставались неизменно в полном уважении друг к другу.

Как ни поздно приходил Герцен домой, Натали не спала, она ждала его. Он брал ее за руки и, как встарь, погружался в синеву ее глаз. Большие, сверкающие, быть может омытые слезами, они светились счастьем. Герцен называл ее глаза: неопалимая синева.

Но это не было счастье полного покоя. Что-то, казалось, подтачивало Натали. Быть может, то, что она все же, вопреки своему похвальному намерению не писать Гервегу, писала ему… Правда, это письма, полные горьких упреков и разочарования, но все же тайная переписка длилась.

Это мучило Натали, и в ней родился страх перед неизбежным, как ей казалось, возмездием. Она боялась кары. Она не знала, откуда придет эта кара, но она ждала ее, и у нее появилась новая повадка: она вдруг испуганно оглядывалась, словно сзади появлялся кто-то с топором.

А потом она смеялась над собой и так хороша, так юна была в этом смехе, что Герцен не мог налюбоваться ею.

Катастрофы

И чтоб с горем в пиру

Быть с веселым лицом.

На погибель идти —

Песни петь соловьем.

Кольцов

Луиза Ивановна решила вернуться в Ниццу морем. Приятная морская прогулка вдоль южной оконечности Франции. Сутки на Средиземном море в виду Лазурного берега — что может быть отраднее!

Внучек Коля прыгал от радости. Гувернер Иоганн Шпильман, серьезный молодой человек, а в сущности, двадцатипятилетний юноша, скрывший свою румяную жизнерадостность под окладистой белокурой бородой, раздобыл билеты на пироскаф «Виль де Грасс», старое почтенное паровое судно по перевозке оливкового масла и не очень прихотливых пассажиров.

До позднего вечера не уходили с палубы. В трюме тяжело перекатывались бочки с маслом. Судно потрескивало. Собственно говоря, по солидному возрасту своему оно подлежало бы списанию. Но «Ллойд» смотрел сквозь пальцы на эти тихие, спокойные каботажные увеселительно-коммерческие рейсы.

Вечером на медленно темнеющее небо выкатился месяц. Маленькие, совсем нестрашные волны успокоительно плескались о борта этой древней лохани, ласкали ее старое, видавшее виды дерево.

Однако надо идти спать.

— Завтра мы проезжаем мимо Тулона, — заметил Шпильман, никогда не пропускавший случая пополнить образование своего ученика. — Тулон — один из древнейших городов мира, основан финикиянами. Тул — семитское слово, означает горная цепь.

— А Иерские острова? — спросил Коля, хорошо изучивший карту.

К этому времени глухонемой от рождения, а вообще-то живой и наблюдательный мальчик, может быть, из всех детей Герцена наиболее напоминавший отца, уже научился довольно внятно говорить и распознавать речь других, и в этом была немалая заслуга Шпильмана, бывшего преподавателя цюрихского училища для глухонемых.

— Это будет глубокой ночью, Коля…

Сжалившись над мальчиком, он сказал:

— Хорошо, я разбужу тебя.

А про себя решил не будить, проспят они Иерские острова, велика ли потеря! Невыразительные каменные глыбы, выступающие из моря, как спины гигантских черепах.

Но они проснулись. Все. Весь пироскаф.