Удар «Молнии»

Наконец, он добрался до телефона, проявив нарочитую волю гостя, и стал названивать всем, чьи номера помнил. Головерова сеть оказалась на повреждении, Тучков не отвечал вообще, Отрубина не оказалось ни дома, ни на работе. И тогда Грязев набрал телефон деда Мазая. Трубку взяла жена: в тоне нескольких дежурных слов, произнесенных ею, Саня услышал скорбь. Не издал ни звука, отключился, оставшись в растерянности.

Стол у хозяина напоминал больше свадебный, чем поминальный, однако даже после трех рюмок коньяку пища не полезла в горло. Грязев хотел побыть один и запросился домой. Мангазов и слушать не хотел, поскольку час был поздний, машину он отпустил, а отправлять гостя на метро считал вообще неприемлемым вариантом. Грязеву многое показалось странным в поведении хозяина, однако проявлять крайнюю решительность и обижать его тоже было неловко. Он согласился на ночевку и скоро улегся в отдельной комнате на мягкой тахте. Предназначенная для него дама пришла через несколько минут и присела возле Сани.

— Я сегодня не в форме, — сказал он. — Ложись и спи, завтра разберемся. Спокойной ночи.

Скатившись на один край, натянул одеяло и попытался сосредоточиться, прокрутить последние события в памяти и выстроить логику их развития. И неожиданно ощутил прилив стыда. Игры с милицией, погони, постоянный самоконтроль сделали свое дело: он стал маниакально-подозрительным, и естественное радушие человека, тем более обостренное скорбью, растолковал черт знает как! Они оба с Мангазовым опоздали на похороны, и это обстоятельство, разумеется, объединило их. Ко всему прочему, впереди была одинокая ночь… А он постарался устроить праздник, пусть поминальный, но все равно праздник! Он видел, что Грязев с дороги, обносившийся, немытый, без домашнего тепла и женского внимания. Взял и, как всякий внимательный, благородный человек, создал для бродячего «зайца» маленький рай. У деда Мазая случайных друзей не было…

Он встал, набросил халат и вышел на кухню. Хозяин курил, сидя в плавающем кресле, а его женщина убирала со стола.

— Ты прости меня, — повинился Саня. — Я о тебе… Одним словом, пуганая ворона куста боится.

— Какие проблемы, — засмеялся он. — Что ты!.. Молчи-молчи. Я все понимаю. Давай-ка махнем по стаканчику на сон грядущий! Он сам налил коньяку в серебряные стаканчики.

— Ценность жизни начинаешь понимать, когда умирает кто-то близкий, — сказал Мангазов. — И начинаешь каяться, что был невнимателен, не писал долго, не звонил, мало делал ему добра, своей смертью близкие люди соединяют нас, тех, кто остался жить. Так выпьем за то, чтобы нам больше не раскаиваться. И никогда не терять друзей!

Неожиданно для себя, повинуясь внутреннему толчку совести, Грязев обнял его и ощутил набегающие слезы. Не стесняясь их, он засмеялся, помотал головой от распирающей душу благодарности и выпил. Вернувшись в свою комнату, он осторожно забрался в постель и сел, подложив под спину подушку. Дарованная ему женщина — чужая, случайная, непознанная, как весь этот мир, — лежала рядом с потрясающей доверчивостью и милой улыбкой. Падающий в окно голубоватый свет ночи делал ее очаровательной, но вызывал желание только любоваться.

— Отчего ты такой? — вдруг спросила она. — Тебе жаль своего генерала?

— Генерала жаль, — проронил он. — Я еще не осознал, что его нет…

— Тогда почему же плачешь?

— А я разве плачу? — изумился Саня.

— Вижу, у тебя бегут слезы…

— Это оттого, что всех люблю, — признался он и засмеялся. — Пассажиров люблю, случайных попутчиков, цыган… Какие все прекрасные люди! А почему-то живешь и не замечаешь…

— И меня любишь? — спросила Валя, положив ему голову на живот.

— Люблю! — не задумываясь, воскликнул он. — Ты самая прекрасная на свете! Мне боязно прикоснуться — такая нежная, восхитительная!

— О, что я слышу! — застонала она от радости. — Но ты завтра утром забудешь свои слова. Уйдешь и исчезнешь.

— Не хочу, чтобы приходило завтра, — зашептал Саня. — Вообще ничего больше не хочу, мне сейчас так хорошо!.. Странно, погиб мой командир, а я ощущаю восторг.

— Это восторг жизни, — мягко и с любовью вымолвила она. — Все познается в контрастах. Прикосновение к смерти вызывает обостренную жажду жить, открывает зрение, и мы начинаем видеть мир в красках.

— Я вижу, как светится твое лицо… Я боюсь, что ты исчезнешь!

— Держи меня крепче — не исчезну, — засмеялась Валя. — У тебя такие сильные руки. Держи!

* * *

…Он не проснулся, а скорее очнулся, выплыл из небытия, и первой мыслью был вопрос: где я?

Совершенно незнакомая комната с белой мебелью, драпированные стены, хрустальная люстра под высоким потолком, такие же бра… Он попытался вспомнить, как попал сюда, но сознание было чистым, как лист бумаги. И отчего-то побаливал позвоночник, напоминая о себе при каждом движении, чего он не ощущал никогда.

На надувном пуфе лежала чужая одежда — тренировочный костюм, скомканный, снятый впопыхах. Даже трусы оказались чужими…