Удар 'Молнии'

Сыч что-то недоговаривал, что-то хотел спустить на тормозах, выполняя роль буфера между генералом и директором ФСК. Сейчас он не хотел ссоры между ними, а точнее, углубления неприязненных отношений, которые возникли еще до октября девяносто третьего. Сыч прекрасно знал отношение деда Мазая к дилетантам, к жлобствующим, надувающим щеки "верным ленинцам", которые вообще не смыслили в том деле, которым руководили. Генерал допускал, что управлять государством в процессе его реформирования может и кухарка, поскольку никто так основательно не в силах разрушить государственное устройство, кроме нее. Однако управлять безопасностью государства в любой период должны только профессионалы, ибо эту самую безопасность все время приходится строить, а не разрушать. Когда речь касалась современной политики в России, генерал становился откровенным циником, что и привело к разногласиям его с директором ФСК еще до расстрела парламента. "Членов Политбюро" уже не хватало, чтобы заткнуть все дыры на ключевых постах, в ход пошли недоучки всех мастей, "верные ленинцы" революционно настроенные кухарки, попавшие из коммунальных кухонь во дворцовые. Поэтому генерал открыто посоветовал директору распустить профессионалов из ФСК и набрать революционных матросов, которые выполнят любую его команду. После "танковой демократии" директор и последовал его совету: "Молнию" погасили, а "Вымпел" передали в ведение набирающей силу другой кухарке, управляющей МВД, прекрасно зная, что профессионалы не станут служить ей и разойдутся сами.

Теперь, ко всему прочему, получалось, что, возвращая свою настоящую фамилию, генерал уязвил "верного ленинца" еще раз. Оказывается, бывший командир элитарного, "избалованного" вниманием спецподразделения не какой-то мужик Дрыгин, а князь Барклай-де-Толли, о героических предках которого он слышал еще в школе.

Сыч давно уже не служил в спецподразделениях, отвык от элитарности и привык к аппаратной дипломатии, поэтому старался сгладить резкие противоречия отставного генерала с руководством. И делал это не из каких-то меркантильных соображений, а по своей убежденности, в чем-то противоположной, чем у деда Мазая. Сыч полагал, что высший смысл профессионализма. у оперативника - это пережить смутный период, научить, а если невозможно - "перековать", переубедить, заставить "брандмайора" работать на государственную безопасность. В прошлом директор ФСК был пожарником...

- Не горячись, Сергей Федорович, - стал срезать углы Сыч. - Фамилия в самом деле звучная, у всех на слуху. А тебе сейчас лучше быть незаметным, невзрачным, что ли... Потом можно еще раз...

- Еще раз: не хочу! - отрубил генерал. - Знаешь что, давай-ка поговорим, как в реанимации. Только теперь наоборот: ты будешь жить, а я - не знаю. И никто не знает. Потому что я потерял почти все: похитили дочь, дом, можно сказать, сам спалил. Потерял прошлую жизнь, мой подчиненный становится моим врагом, заперт в этих стенах... Осталось потерять имя - и все... Но почему я у себя дома, в России, в Москве, должен жить, как в тылу врага? Прятаться, быть незаметным? А Кархан, подданный Саудовской Аравии, живет в моем доме, как хозяин? И я должен опасаться назвать свое имя? Потому что "брандмайору" оно кажется вызывающе громким!

Сыч вскинул брови, встал, заслонил собой полкомнаты.

- Если как в реанимации, то я могу повторить, что ты говорил. Помнишь?.. "Если ты умрешь - я никогда не возьму в руки боевого оружия, напишу рапорт и уйду". Если не отыщу твою дочь, не спасу тебя, твое имя... Наизнанку вывернусь, найду и спасу! Но ты тоже не раскисай, не впадай в панику! Я выжил, потому что царапался, выдирался из смерти. А ты, генерал, скис! Обида и вызов, больше ничего!

- Я на жлобов не обижаюсь, - отпарировал генерал. - А делать вызов "брандмайору" - ниже моего достоинства.

- Ну да! Ты же князь, а он из мужиков!.. Хороший девиз на вашем княжеском гербе - "Верность и терпение"...

- Порылся, почитал, молодец...

- С верностью у тебя все в порядке, а с терпением нынче туго.

- Коля, у меня Катю похитили средь бела дня. И сделал это человек, в какой-то степени близкий, но предавший меня. Не Родину, а лично меня. О каком терпении речь? - Он сделал паузу, проталкивая болезненный ком в горле. - Меня изъяли из поля зрения, Кархан поверил... А что же с остальными? Глеба Головерова наверняка уже пасут - начальник штаба. Да всех, Господи! И всех на нелегальное? По конспиративным квартирам?.. Я ведь о другом говорю, понимаешь меня? И вот на другое у меня нет терпения.

- И я - о другом, - вдруг заявил Сыч. - Ты все еще обижаешься на "брандмайора", а он уже совершенно иной стал. Обломали мы его, обкатали, приспособили. Он пока еще мало в чем разбирается, но уже достижение - перестал нам мешать, не лезет туда, в чем не разбирается.

- Достижение!