УДАР ИГЛЫ

В отличие от моих глупых гражданских представлений, люди в палаточном лагере жили обычной, отнюдь не наполненной патетикой и героизмом, походной жизнью. Солдаты готовили пищу, ухаживали за лошадьми, чистили оружие, занимались хозяйственными работами и боевой подготовкой, а на их лицах совершенно не читалось решимости, не щадя живота, послужить Родине. Смех, шутки-прибаутки, обычные, чаще весьма далекие от войны разговоры. Единственно, что было необычным, – ощущение ожидания. Оно словно было разлито в воздухе, присутствовало в речах, жестах, взорах – во всем. Оно преследовало людей днем и ночью, и никто ни на миг не забывал, что все собрались здесь для того главного мига, когда затрубит призывно труба, и пойдет сила на силу, и все, что у человека есть за душой – хорошее или плохое, трусость или отвага, честь или низость, – проявится во всей полноте и ляжет на его имя славой или позором.

Терехин по натуре своей всегда считался любителем хорошего общества и веселого, в дружеском кругу, времяпрепровождения. Мне показалось, что он знает чуть ли не всех офицеров и считает своим долгом перезнакомить меня с каждым из них. Для меня же знакомство с новыми людьми – обязанность тягостная и непростая. Я имею столь же хорошую память на лица, сколь плохую на имена. Из-за этого постоянно попадаю в глупые ситуации, пытаясь вспомнить, как зовут моего собеседника, и заменяя его имя на беспомощное «уважаемый», «милейший», «любезнейший». Но, так или иначе, я получил право приветствовать многих офицеров и, можно сказать, начал вписываться в это боевое, сплоченное огнем и походами братство, что не могло не льстить моему самолюбию.

Когда мы с Терехиным передвигались по лагерю, то время от времени нас окликали часовые. Дежурные офицеры, из тех, кто не знал нас в лицо, проверяли наши полномочия.

– Уж очень много сюда шпионов к нам от турок заслано, – сказал Терехин – Вредят нам как только могут: взрывают пороховые погреба, поджигают фуры с продовольствием и фуражом, убивают офицеров…

Так что вы поосторожнее, Иван Алексевич. А то в случае чего мне за вас голову снимут.

– Ничего. Не такая уж я важная фигура, чтобы за мной охотиться…

– Все хочу вас спросить, – перевел на более приятную тему разговор мой проводник. – Как там поживает славная Тула? Все кует оружие для наших побед?..

– И кует, и развлекается, – улыбнулся я, вспомнив, что и Терехина не миновала участь многих молодых людей, познакомившихся с мадам Флорой. – Вы желаете, конечно, разузнать о здоровье некоторых красоток? – позволил я себе ехидный тон.

– И об этом тоже, – потупился капитан, и его щеки залил яркий румянец, характерный для неискушенных дамских угодников.

– Дамы процветают, шлют привет боевым офицерам, славным героям Отечества.

– Да, – вздохнул Терехин. – Нет женщин красивее, чем в Туле.

– С этим можно поспорить, – возразил я. – В Воронеже они куда прелестнее.

Терехин мне что-то ответил, но я не расслышал, поскольку остановился, будто наткнувшись на невидимую преграду. Мое внимание привлекла группа гусар. Я мог поклясться, что лицо одного из них было мне знакомо. Притом знакомство это состоялось при весьма необычных обстоятельствах.

– Что вы увидели там интересного, друг мой? – тронул меня за плечо Терехин.

– Я не вполне уверен, но мне показалось, что я встретил знакомого. Один из тех офицеров.

– Вполне возможно. Мы можем догнать их и проверить это.

– Нет, не надо. Этот не из тех людей, с которыми бы мне хотелось еще раз сидеть за одним столом…

Да, действительно, еще раз отужинать с этим человеком мне не хотелось бы. Хотя бы потому, что в этом случае меня мучили бы неприятные воспоминания о том, что произошло несколько месяцев назад после такого «дружеского» застолья. Ибо офицер этот был не кто иной, как отец Пафнутий, исчезнувший с постоялого двора после убийства поручика Никитина…"

***

Часы показывали полпятого утра, Володька сидел в кресле в моем кабинете, дымил трубкой. Тоже мне Шерлок Холмс.

Я стоял у окна. Внизу вихрь кружил над асфальтом мелкий мусор, обрывки газет. Маленький смерч, будто живой, полз по тротуару. Занималась заря. Здание УВД располагалось на возвышенности, с четвертого этажа открывался вид почти на весь город, на его неровный, изломанный заводскими трубами, телебашней, покосившимися колокольнями силуэт.

Я ненавидел этот город. Я ощущал в нем врага. Мне казалось, что он наполнен черной зловещей энергией, но никогда я еще не чувствовал ее с такой силой, как сейчас. Я ненавидел этот город всей душой, поскольку за его монотонными, зевотными буднями за тягучей провинциальной скукой можно было различить звериный оскал.