УДАР ИГЛЫ

Глаза мои слипались, поэтому я не склонен был к каким-то размышлениям. Лишь подумал: может, моим соседям не спится, решили погулять по свежему воздуху. Ну что ж, вполне естественно после неумеренных возлияний, которым они с увлечением предавались весь вечер. Ну и Бог с ними, со всеми! Я повернулся на другой бок и закрыл глаза.

Утро выдалось таким же ненастным, как и вчера. Серое, дождливое небо, мерный перестук капель отнюдь не пробуждали стремления вскочить с постели и окунуться в заботы нового дня. Разлепив глаза, я провалялся еще с полчаса. Нежился бы в постели и дальше, не принуди меня подняться неучтивый стук кулаком в дверь.

– Какого черта? – недовольно буркнул я.

– Подымайтесь, барин! – прокричал хозяин постоялого двора. – Господина гусара зарезали…

Труп поручика Никитина лежал в конюшне на земляном полу. Вокруг тела растеклись и впитались в землю бурые пятна крови.

– А что это у него на груди, барин? – боязливо спросил хозяин, отворачивая ворот рубахи. – Здесь какой-то круг, полоса. Батюшки, да это ж ножом вырезано!

«Убили беднягу, – подумал я. – Кто же это сделал? Неужто… Вот так святой отец…»

Из-за всех этих скорбных дел я вовремя не прибыл на службу, так как оказался временно задействованным здешним полицмейстером в роли свидетеля. Убийцу найти не удалось, он как сквозь землю провалился. Ищи теперь ветра в поле. Зато я, по возращении на службу, получил строгий выговор от начальства – мол, платят мне деньги не за выведение на чистую воду окаянных лиходеев, а за изыскания в области пиротехники. На том вроде бы и кончилось…"

***

Он молчал. Из него ничего нельзя было выдавить. Наши слова и увещевания отскакивали от него, как комки жеваной бумаги от слоновьей шкуры. Мы не в силах были пробить броню отчуждения.

Тусклая лампочка в комнате для допросов изолятора временного содержания слабо светила на него, и он, будто спасаясь от луча мощного прожектора, щурил глаза с подрагивающими, в красных прожилках веками Казалось, на его плечи давит неподъемная тяжесть, которая сомнет-таки его, как сминает атмосферный столб тело глубоководной рыбы, выброшенной на берег. Он как будто вел неимоверно тяжелую борьбу с земным притяжением.

– Как тебя зовут?.. За что ты убил человека?.. Как тебя зовут?.. – вновь и вновь долдонил Володька Савельев, старший следователь по особо важным делам городской прокуратуры, барабаня холеными пальцами по белоснежному манжету своей рубашки. Сколько я его знал, даже в самое неподходящее время и в самом неподходящем месте, он появлялся в темном отутюженном костюме и в белоснежной рубашке, а ботинки всегда сверкали. На его худом красивом (а ля Ален Делон) лице трудно было что-то прочесть, но я видел, что он теряет терпение.

А убийца молчал…

Два часа назад, в ноль-тридцать, дежурный по городу получил сигнал от работяг, выехавших ночью на ремонт линии газопровода, что со стороны «бульни-ка» слышны крики. Машина АП-7 прибыла на место через восемь минут. Патрульные немного покрутились на «уазике», ничего подозрительного не увидели, выехали на пригорок, а когда уже собрались двинуть обратно, свет упал на «бульник» (так называли его горожане) – огромный древний валун с выбитыми в граните доисторическими символами. Убийца в синей робе лежал, уткнувшись лицом в траву. Одна его рука с обломанными ногтями, скребла сухую землю, в другой был зажат нож с острым длинным лезвием. На самом «бульнике» лежал истерзанный труп.

Его кромсали с какой-то запредельной яростью. На убиенном была монашеская ряса.

– Будешь ты говорить или нет? – взорвался-таки Володька, хлопнув ладонью по столу.

– По-моему, у него крыша поехала, – предположил я.

– Возможно, и так… Желтый дом по нему горькими слезами плачет – это уж точно. Такое устроить…

Неожиданно, будто преодолевая огромное сопротивление, убийца разогнулся и уставился на меня. Этот человек, по виду типичный бродяга с явно нарушенной психикой, имени которого мы не знали, сейчас смотрел на меня совершенно ясным взором. В глазах его не было и тени безумия, а были глубина, проницательность, да еще что-то такое, чему и слов нет. Сдавленно, едва шевеля губами, он произнес:

– Я узнал тебя, воин… Торопись, у тебя мало времени… Уже снята вторая печать… Через пять дней ты умрешь, Виктор… В моем жилище… Твоя надежда… Возьми гри…

Он поднял руку, то ли пытаясь указать на что-то, то ли намериваясь вцепиться в меня костлявыми пальцами, но силы оставили его, и он сполз на пол. Не упал, а именно сполз, будто из него вытащили скелет, и тело теперь расползалось бесформенной массой по кафельному полу.

– Отрубился, мать его! – Володька вскочил, нагнулся над убийцей, провел рукой над ртом, пощупал пульс на шее. – Живехонек… Во артист!

– Артист.

Мне доводилось видеть и не таких клоунов. Единственно, что озадачивало, – откуда он мог знать мое имя? Вроде при нем никто не называл меня по имени…

– Не знаю, что и сказать, – пожал плечами врач, когда бродягу на носилках затаскивали в «скорую»,