Удар гильотины

Манн говорил быстро, чтобы не забыть каждое следующее слово, возникавшее в его сознании, но рожденное глубже, там, где разум соприкасается с бессознательным и черпает из него сведения и выводы, которые потом не может объяснить логически и ссылается на интуицию, подсказку небес или глас Божий – это уж кто как, кто во что верит и какого внутреннего голоса слушается…

– Не знаю, – сказал Панфилло. – Честно? Может, и я. А может, нет. Я вижу, вы не пьете, а себе я еще налью виски. Голова совсем тяжелая, а вы все равно знаете больше, чем нужно. Может, и вам голову проломить? Не рамой, конечно, вы так просто голову на улицу не высунете… Шучу. Вам виски или сока?

– Сока, если можно, – сказал Манн, и Панфилло мгновенно исчез за дверью, которая, если планировка этой квартиры не отличалась от прочих, вела в спальню – там, видимо, эта парочка хранила напитки; конечно, чтобы было что выпить после ночи любви, не ходить же на кухню всякий раз, когда захочется утолить жажду. «Надеюсь, из спальни нет другого выхода, – подумал Манн, – а то еще сбежит».

Со странным ощущением присутствия в мыслях чьей-то посторонней воли он подумал о том, что не собирался – и в голову не приходило! – задать Панфилло прямой вопрос, это непрофессионально, даже если у парня действительно был мотив, даже если Кен влюбился в Веерке и решил порвать со своим… черт, а действительно, кто из них – Эргассен или Панфилло – в этой паре играл роль мужа, а кто жены, с ума сойдешь с этими геями, Манн так и не научился разбираться в их предпочтениях. Не надо было, нельзя было спрашивать. Даже если что-то произошло, если Панфилло (а почему не Эргассен?) виноват в случившемся, теперь он наверняка замкнется, теперь из него ни слова не вытянешь. «Почему, – подумал Манн, – я сначала говорю, а только потом начинаю соображать? Что со мной сегодня?»

Панфилло открыл дверь ногой, в руках он держал небольшой поднос, на котором стояли два высоких бокала – ледяные кубики прикрывали жидкость, как ледостав на реке.

– Берите, – сказал Панфилло, и Манн взял один из бокалов, не тот, что был ближе к нему, а тот, что Панфилло, видимо, собирался выпить сам. Почему он это сделал, Манн объяснить не мог бы, не собирался же Панфилло на самом деле отравить детектива, это было бы и глупо, и бессмысленно.

– Ха, – сказал Панфилло, – вы осторожны, как Цезарь Борджа, пришедший в гости к собственной сестре Лукреции.

– Извините, – пробормотал Манн, – привычка. Но вы не ответили на мой вопрос.

– Не я ли проломил голову соседу?

– Именно.

– Вы думаете, я скажу «да»? Не скажу, хотя, если честно, просто не помню. Мы с Кеном надрались позавчера так, что я… Нет, этого я тоже не помню, отрубился. Утром даже на работу пойти не мог, не соображал ничего. Кен тоже был не в лучшей форме.

– Отчего же вы напились? – спросил Манн, отхлебнув из бокала. Лед был не просто замороженной водой, это оказались горьковатые кубики, придававшие напитку неповторимый вкус, и Манн сделал еще один глоток, пока Панфилло, покачивая свой бокал в руке, размышлял, отвечать ли и как именно на вопрос детектива.

– Я сказал, что все видел, – произнес молодой человек. – А Кен сказал, что ничего я видеть не мог, потому что ничего не было, но мы оба знали, что он врет, не было еще случая, чтобы мы говорили друг другу неправду, и это был конец…

– Почему Кен врезал вам, а не вы ему? – интуиция была сейчас у Манна на столь высоком уровне, что он мог задавать вопросы, не сообразуясь с мнением собственного сознания, кричавшего, что нельзя так себя вести с подозреваемым, пока неясны, не проговорены точно мотивы и нет сведений об алиби, о передвижениях, о прочих других действиях в тот вечер…

– Сначала я ему, – мрачно сказал Панфилло, опустив голову. – Это я еще помню. Мы орали друг на друга, я ему сказал, что если он мне изменил, я его изобью, как скотину… и ударил по щеке… Господи, это все равно, что бить ребенка, я так подумал и хотел просить прощения, в ногах валяться… А он размахнулся и изо всех сил… У меня искры из глаз… И что? Кен был прав, я не имел права так… Я сказал ему все, что думал, и он сказал, и тогда мы надрались, и я думал, что не Кен во всем виноват, а эта скотина Веерке, и надо бы спуститься на этаж, он наверняка один… Я все собирался, а потом отключился. Не помню. Может, я действительно спустился. Может – нет. А что? – Панфилло поднял на Манна неожиданно проницательный взгляд своих серых, со стальным оттенком, глаз. – Там нашли отпечатки моих пальцев?

– Вам это сказали в полиции? – осведомился Манн.

– Нет, конечно. Повторяю: не помню, спускался ли я к Густаву позавчерашним вечером.

И тут интуиция еще раз посетила Манна, постояла несколько секунд в его сознании с задумчивым видом и скрылась, как привидение, захлопнув за собой крышку подвала.

– Вы не помните, – повторил Манн. – Полиции вы, естественно, сказали то же самое.