Удар! Ещё удар!..

Но нынче мальчишки шли подавленные, никто не смеялся, никто не стал рассказывать еще какую-нибудь интересную байку про акул или про других зверей.

Дорога вилась меж деревьев. Мальчишки растянулись цепочкой. Шли молча, словно каждый думал какие-то свои невеселые думы. Умолк и Андрей Григорьевич.

А Боря Ганелян шел и плевался. Далеко, метко, с шиком. Прицельными плевками он расстреливал то встречное дерево, то будку, то куст.

— Перестань, Боря, — поморщился Андрей Григорьевич. — Ты же не верблюд.

Но Боря словно не слышал. По-прежнему метко цыкал он слюной.

— Перестань, Боря, — повторил Андрей Григорьевич.

Нет, теперь его слова не действовали.

Ганелян «стрельнул» в столб, промазал, снова «стрельнул».

Андрей Григорьевич помрачнел. Растерянный, отвернулся он от Бори.

«Что такое? Так, вдруг… Что случилось?»

Словно он не знал, как трудно завоевать любовь мальчишек. И как легко ее потерять…

ДВА ВОСЕМНАДЦАТЬ, ИЛИ К ВОПРОСУ О ПСИХОЛОГИИ

У Валерия Смольникова всегда вызывало улыбку это название: «олимпийская деревня». Неплохая деревушка! Модные стройные дома из стекла и камня, в каждом номере — ванная, кондиционированный воздух. На каждом этаже, в холле, телефон автомат: бросишь несколько монеток и говори с Парижем или Москвой, Токио или Лондоном. А если ненароком кинул лишнюю монетку, автомат тотчас выдаст тебе сдачу.

И строжайшее разделение: вот эта половина «деревни» — для мужчин, а эта — для женщин. Между ними высокая металлическая изгородь. У входа — контролеры.

Валерий прошел по дорожке, с двух сторон густо обсаженной громадными ярко-алыми тюльпанами, — казалось, дорожка объята пламенем, — и сел на скамейку возле фонтана. Это место он еще вчера облюбовал: тут была тень и многоструйный фонтан сеял мельчайшую водяную пыль. Незримая, она приятно увлажняла знойный воздух.

Едва Валерий сел, мысли сразу вернулись к предстоящему. Да, послезавтра прыгуны вступят в бой.

Чем он кончится?

В этом году лучшим результатом Валерия было два метра двадцать два сантиметра. Не рекорд, но все-таки неплохо. Честно говоря, даже очень неплохо. Однако удастся ли сейчас повторить эти два двадцать два?

У Олимпиады свои законы. Каждый опытный спортсмен знает: олимпийские игры — состязание необычное. Здесь побеждает лишь особо сильный духом. Да, Олимпиада — это, в первую очередь, проверка стойкости, твердости, проверка характера. На изгиб и на излом.

Тренер поэтому не раз твердил Валерию, что у него — отличные шансы. Всем соперникам известно: Валерий не теряется при первой и даже второй неудачной попытке. Наоборот: неудачи как бы подхлестывают его. Именно в тот момент, когда все висит на волоске, когда слабый духом трепещет и теряет остатки самообладания, именно в эти страшные минуты Валерий умеет предельно собраться и вложить всего себя в третий, решающий прыжок.

Валерий задумался, даже не заметил, как к скамейке кто-то подошел.

— Хэлло, мистер Смольникоф! — вдруг услышал он.

Неподалеку стоял Дик Тювас, огромный, улыбающийся, и поднятой, вытянутой вперед рукой весело приветствовал его. Этот любимый жест древних римлян потом присвоили себе фашисты. А теперь им часто пользуются спортсмены.

Сколько ни встречался с Тювасом Валерий, тот всегда улыбался. Казалось, улыбка — такая же постоянная деталь его лица, как большие серые глаза или густые брови.

Был он длинноногий, высокий, как все прыгуны. Но в отличие от них — обычно тощих — Тювас был плотным и, похлопывая себя по животу, не раз весело сообщал окружающим:

— Восемьдесят шесть килограммов!

Солидный вес, однако, не помешал ему стать одним из лучших в мире прыгунов.

Тювас нравился Смольникову. Нравилась его вечная улыбка, его легкая дружеская манера вести разговор. И хотя они были, пожалуй, главными претендентами на золотую медаль, Смольников не чувствовал неприязни к Тювасу. Да, ничего не скажешь, — симпатичный парень. Такому и проиграть не обидно. Хотя… Брось, не лукавь… Проигрывать всегда несладко.

Они поговорили о том, о сем. Беседовать было трудно. Тювас знал по-русски всего несколько слов: «хорошо», «дайте, пожалуйста», «сколько стоит» и еще почему-то — «скатертью дорожка». Это последнее выражение он не очень точно понимал, но употреблял через каждые три-четыре фразы. И сам первый громко хохотал, обеими руками хлопая себя по бедрам.

Хорошо хоть Смольников немного знал английский. Сколько раз уже Валерий ругал себя, что в институте не налег на него как следует.

Так они и сидели на скамейке, беседуя. Недостающие слова заменялись улыбками и жестами. Но, в общем, они неплохо понимали друг друга.

— Приходи к нам на тренировку, — прощаясь, пригласил Валерий.

— О! Это есть хорошо! — воскликнул Тювас.

Потом смешно прищурился, сморщив свой крупный, как слива, нос.

— А тренер мне. — Он хлопнул ребром ладони себя по шее. — Нет? Не скажет — скатертью дорожка?

— Нет, нет! — засмеялся Валерий. — Приходи.

Тювас опять отсалютовал вытянутой рукой и ушел.

А Валерий подумал:

«Может, Григорию Денисовичу и впрямь не понравится мое приглашение?»

Он забеспокоился и стал разыскивать тренера.