Удалить эту запись?

Потом, когда я уже притащила вниз Лилькину куртку, мы сели пить чай. У Ирины Болеславовны на кухне ничего не было, кроме заварки и сахара. И всего одна кружка в посудном шкафу. А в серванте — три сервиза. Глупо. И было неловко вынимать чужой сервиз. Похоже на воровство. Я подумала, что меня точно выгонят из рыбоситтеров! Ирина Болеславовна просила никого к ней не водить. Но правда же выхода не было.

А в холодильнике у ИБ не было никакой еды. Она его вообще отключила перед отъездом. Только гречка в шкафу.

Вообще Л гречку терпеть не может, она питалась одной гречкой, когда сидела на диете. Но сейчас без вариантов. Мы поставили гречку.

У меня наверху лежала тысяча. «Рыбные» деньги. Я их так и не потратила. Я сказала, что могу купить продуктов. Л сказала, что хорошо бы. Но ей еще надо на билет. Только она не знает, к тетке во Владимир или куда-нибудь еще.

Ей некуда.

Мы сидели на чужой холодной кухне. В кастрюле закипала вода, там булькали гречневые крупинки. За окном было темно, холодно и безнадежно. Я тоже не знала, куда Лильке можно пойти, когда Ирина Болеславовна вернется из санатория. Может, комнату у нее снять? За рыбоситтерство? Я покажу, как и чем их кормить. И Л может таскать воду в ведрах не хуже, чем я. Хорошо, что я не привела сюда Короба!

Конечно, это очень наивно — верить в то, что ИБ разрешит или что Лилькина тетка оставит Лильку у себя, не сдаст ее родителям.

Лилька сказала:

— А вдруг он завтра сдохнет?

И сказала, что прокляла отца, изо всех сил. Когда жила у тетки, то ночью, вместо того чтобы спать, она лежала и мысленно повторяла: «Чтоб ты сдох». Тысячу раз. Или больше? Одновременно повторять и отсчитывать сложно, я же пробовала.

Это в детстве была такая примета: если сто раз сказать «хоть бы не вызвали», к доске не вызовут. Мы ее вместе выдумали. И вместе верили.

А в тот же вечер я Лильку предала.

Я не хотела.

Я вообще думала, что все правильно делаю.

Я до сих пор так думаю.

А она мне не верит.

Я ушла домой.

Мам сразу спросила, где я была.

Я в тапках, джинсах и рубашке. А на улице — снегодождь и начало марта.

Я сказала, что кормила рыб.

Мам спросила, почему так долго. Я сказала, что надо было обновить воду в аквариуме. Ведрами! Ирина Болеславовна это называла «деликатный процесс». Я повторила, как подсказку. Надо было вести себя так, чтобы никто ничего не понял. Врать. Не для удовольствия, а во спасение.

И мам поверила. Сказала, что у меня телефон разрядился. Что она сама пойдет с собакой. И чтобы я уроки уже наконец доделала.

Я забыла, что у меня на столе учебники. Что я до прихода Лильки чего-то делала вообще. Даже по какому предмету, не помнила. Мне было страшно, что мама сейчас пойдет не с Марсиком, а к Ирине Болеславовне. Что она мне не поверит.

Когда мам обувалась в прихожей, я была готова заслонить ей входную дверь. Но это было бы подозрительно.

Тогда я пошла мыть руки. Второй раз. Мылила их и смотрела в зеркало. Мне сейчас казалось, что раз я совершила серьезный поступок, то у меня лицо должно стать немножко взрослее. А в зеркале была такая глупая детская морда, будто мне не пятнадцать, а пять. Но мне без разницы, сколько мне лет. А Лильке надо, чтобы ей было шестнадцать. Чтобы уйти из дома. А ей еще пятнадцати не исполнилось.

Мы про это говорили на кухне у ИБ. Лилька говорила, что боится органов опеки. Что, если она скажет, что отец ее бьет, их всех заберут у родителей и отправят в детдом. Ей отец так говорил. Что если она на него пожалуется, то она этим Динарку и Алсушку подставит.

По-моему, это самое большое его гадство. Даже не то, что он ее бил, а что вот так запугивал. Потому что Лилька ведь не знает, правда это или нет — то, что он говорил про опеку. Вообще, он врал, конечно. Но, может, он был чуточку прав?

Я про все это думала и стояла с намыленными руками у открытого крана. В ванную вошла мам. Оказывается, они с Марсиком уже вернулись с прогулки. Я вообще не знала, сколько времени прошло. Мам сказала, что я сплю на ходу. Я не успела ей ничего ответить — у мам зазвонил мобильный. Лилькины родители.

Мне надо было врать, что я ничего не знаю. Очень талантливо врать. Не только словами, а еще руками, жестами, походкой. Изо всех сил. Я подумала, что, когда это все закончится, я буду говорить правду и только правду, как в американском суде. В фильмах про суд, в смысле.

А пока я сказала, что Лильку уже неделю не видела. И что она к нам не приходила. Села за стол, открыла учебник истории. И стала читать. Не притворялась, а читала. Врать, что я читаю, я бы уже не могла.

Мам закончила говорить с Лилькиными родителями. Спросила, точно ли я ничего не знаю. Я сказала, что точно. И что мы неделю назад вообще поссорились. На дне Святого Валентина. Из-за Кирилла и медляков!