Учитель и Ученик: суперагенты Альфред Редль и Адольф Гитлер

Самое-то важное в том, что пистолета у пришедших не оказалось — и за ним пришлось съездить Ронге в его служебный кабинет![357]

Это означает, что пришедшими не предполагались первоначально ни арест (с возможным сопротивлением Редля!), ни убийство, ни самоубийство — а нечто вроде дружеской беседы!

А из этого следует и более серьезный вывод: к этому моменту судьба Редля все еще не была решена, а совещания «тройки» (Ронге-Урбанский-Конрад), вроде бы вынесшей ему приговор, может быть и вовсе не было, а вернее того — не вынесла тогда еще «тройка» на вечернем собрании 24 мая своего неофициального, но неотразимого смертного приговора!

Очевидно, что материала, имевшегося тогда в их распоряжении, не хватило для вынесения ими окончательного и бесповоротного решения — как бы ни распинались на эту тему и Конрад, и Урбанский. Характерно и то, что все трое — Конрад, Урбанский и Ронге — решили умолчать о таковой своей половинчатой позиции, занятой ими вечером 24 мая!

Но тогда совершенно по-другому следует отнестись и к утверждениям Конрада, Урбанского и Ронге об их совещании вечером 25 мая, а не когда-либо еще!

Таким образом, становится ясным и то, что значительная вина за смерть Редля лежит на нем самом: именно его отказ от откровенного разговора с пришедшей «четверкой» и его собственное предложение самоубийства вместо беседы и спровоцировали последующий трагический исход!

Вполне возможно и даже очень вероятно, однако, что идея самоубийства была высказана Максимилианом Ронге — со вполне уместной ссылкой на аналогичное мнение Конрада и Урбанского.

Обалдевший от такого разворота событий Редль немедленно поддержал эту идею: с его стороны в тот момент это было лишь мрачной шуткой, которая легко обращалась в чистейшее издевательство над всеми пришедшими и над отсутствующим Конрадом: ведь у Редля не было никаких мотивов для самоубийства!

Однако мотивацией заявления Ронге наверняка оказались сведения, полученные последним от арестованного Берана — сообщника Редля. Разоблачения Берана, которые нам еще предстоит воспроизвести, оказывались серьезным обвинениям — и привели на следующий день Редля к вынужденному полунамеку-полупризнанию в его беседе с Поллаком.

Редль, однако, так и не смог представить себе всю решимость и серьезность намерений людей, попытавшихся склонить его к самоубийству.

В приведенной же предсмертной записке самое значительное — просьба не допустить вскрытие. К этому нам придется возвращаться.

Последующее изложение напоминает уже просто водевиль, какого не позволили бы себе даже авторы уровня Александра Дюма-отца. Однако тон всего этого «водевиля» вовсе не комический:

«Офицеры, которым начальник генерального штаба поручил расспросить Редля обо всем и позаботиться о его «экзекуции», отправились в кафе «Централь», заказали себе кофе, намереваясь провести ночь в напряженном и молчаливом ожидании. Один из них выходил на дежурство, наблюдая за дверью гостиницы «Кломзер». Сменялись они через каждые полчаса. До пяти часов утра наблюдатели более ничего не предпринимали. Потом вызвали одного из детективов, которые вели наблюдение за Редлем, и дали ему письмо, адресованное полковнику Редлю. Его также проинструктировали о том, что он, возможно, увидит в номере Редля. И распорядились не поднимать шума, если полковник мертв, а возвратиться сразу же назад.

Войдя в гостиницу, детектив показал заспанному портье письмо, затем поднялся по лестнице и постучал в дверь номера первого. Не получив ответа, он нажал на ручку двери, которая оказалась незапертой. В ярко освещенной комнате детектив увидел Редля, лежавшего под зеркалом, в которое, видимо, смотрелся, когда целился себе в голову. Полицейский агент сразу же вышел из номера, запер дверь и на цыпочках прошмыгнул мимо спящего портье»[358] — и когда же последний ухитрился заснуть?