Учите меня, кузнецы (сказы)

Ну и вот, ходит, стало быть, эта военная косточка из дома в дом, перепись ведет. Вопросы задает круто, ответа требует, чтобы «четко, ясно и коротко», а ведь народ-то не все под его началом «действительную» служили.

— Верующий? — у Дымка спрашивает.

Тому бы уж без задержки отвечать: грешен, мол, или — «Никак нет!», а он закашлялся, слезы завытирал. «Геолог» кинул взгляд в передний угол — небольшой божок на полочке стоит. «Ясно», — думает. А что в божка шило было воткнуто и три пачки махорки рядом лежали — внимания не обратил.

Месяца через три приготовилась у него в клубе лекция с концертом. Сам же Антошка и лектор. Для неверующих объявление выкинул, верующим персональные приглашения разослал. В том числе и Дымку. Все как у добрых людей… Ну, собрались! Взошел Антон на трибуну, пальцы по-под ремнем просмыкнул и приступил. Бога, говорит, дикарь изобрел… Грозные силы природы его к этому принудили. Гром с молнией, ураганы, землетрясения. Робел он перед такими явлениями, не понимал их, в бессилье впадал. Рухнет эдак ничком на мамонтовую шкуру, уши заткнет — и черт те что ему в дикие неразвитые мозга заползает! После бедствия барана освежует, сожгет его в отблагодаренье, что живой остался, и опять злаки собирать. Или пещерных медведей бить… Кратенько ведь и излагал, а через двадцать минут ни на пророках, ни на апостолах живого места не оставил. Куда Савел, куда Павел… Под конец для оживления рассказал еще, как один зенитчик роту чертей огневой подготовкой замучил. Потом воды выпил и спрашивает:

— Вопросы есть?

Ну а как без вопросов?!

Стали интересоваться, из какого рода войск происходил тот солдат, который целый год черта в табакерке протаскал. И какой тогда был год: нормальный или високосный… Народ молодой большинство. По комсомольским путевкам приехал. Местных сибиряков взять, дак тоже забыли, когда в последний раз крестом осенялись. Погоготали, и сошло. Только поднимается посреди хохота Дымок и спрашивает у Антошки:

— А вы, молодой человек, сами лично Библию читали?

— Нет, — Антошка отвечает. — Я на политподготовке, да вот популярную книжечку разыскал… Отсюда почерпнул…

— Тогда я к вам больше вопросов не имею, — Дымок говорит. — Политподготовку я тоже проходил. Без пригласительного билета даже…

Заявил так — и к выходу. За ним старушек божьих несколько. Антошка забегал: концерт, мол, православные, еще будет, а они: «Спасибо, сынок. Насмотрелись».

До Антонова начальства эта история дошла.

— Я, — поясняет Антошка, — не начетчик какой, а зенитчик. Мое дело — ориентир солнце, на два лаптя вправо, бе-е-глы-ы-ым!.. — На одном только стоит, что эту «ехидную специю» — Дымка — он еще в перепись раскусил: — Кашель, видишь ли, его пронял! Сектант, наверно, запрещенный… Он и парнишку к своей присяге приведет.

— Какого парнишку?! — встревожилось начальство.

— Подсобником у него, Невидимка. Огурцы воровал…

Ну, у Антона коротко все. Я вам поподробней.

Этому Невидимке, ввиду переезда родителей, одна свободная зима выпала. Не учился — баклуши бил. На другую зиму опять переезд. Учителя сменились, пропуск у него образовался. Парнишка и расклеился. Прилениваться начал. Первые годы, верно, переползал из класса в класс, а потом и застревать начал. В школе — улита, а на улице — первый прокурат. В огород к кому забраться, из чужих мордушек карасей вытрясти — это он, поискать умельца. Отец разъездным механиком работал, мать — телефонисткой, догляду нужного за ним нет. «Невидимка» — себе прозвище дал. Так, значит, свое шкодничество оборудует — ни одна душа… На плесах проказит — медная трубка при себе. На случай, если в воде придется отсиживаться. В огородах ужом-ежом совьется, проползет — поискать, говорю, разведчика. Ни чистый, ни грязный ходит, как жучок, загорелый, нос облупленный, глаза — бесенята, ватажка за ним неотступно следует. И вот наметилось этому Невидимке к Прохору Суковых в огуречник забраться. Наши сибирячата, хоть и поменьше, а отговаривают командующего:

— Не надо, Бориска… Дяденька этот быстроногий, волчий охотник, хитрый!

Приезжие тоже остерегают.

Не послушался. Ватажка за частоколом прячется, а он — в гряды. Сколько-то огурцов спровадил за пазуху и попмался. В волчий капкан ступил. От капкана, от дужки, звонок к Прохоровой кровати был проведен. Когда рванулась дужка, ему подъем и сыграло. Определил он, какой зверь в гряды наведался, кричит жене:

— Давай, Марья, двустволку! К нам волк в капкан попался. Достреливать сейчас будем!..

— Где ты его видишь? — та подыгрывает.

— А вон между гряд сидит… Вон!

— Ой, батюшки. А глазищи-то как горят! — ужасается Прохориха.

— И зубами клацает, — подсказывает Прохор.

А Невидимка и в самом деле клацает.

— Сейчас я его с обоих стволов полысну, — Прохор проектирует.

— Да бей перво с одного… — Прохориха советует. — Во-первых, шкура целей, а во-вторых, пешней добьем.

— Д-дяденька, н-не стреляй! — заверещал Невидимка. — Я не волк… Я — Бориска Курочкин…

— А зачем ты, Бориска Курочкин, здесь очутился?

— Огу-у-урцы ворова-а-ал.

— Дело! — протянул Прохор, — Пойдем, когда так, в казенку, добрый молодец. Пересидишь до утра…