Декстер обожал флиртовать, и, естественно, никто не сказал ему, что это запрещено. В первые дни пребывания в классе он попытался поцеловать меня в шею, я улыбнулась и велела ему «быть поосторожнее». Кажется, он не понял. Я знала, что если предупрежу его о правилах, а он комунибудь расскажет об этом, то меня могут вышвырнуть отсюда. Поэтому все, что я могла сделать, — это лишь намекнуть, как делали это Астрид, Гвидо, Пуна и Зуна в первые дни моего пребывания здесь. У меня не было никаких романтических чувств к Декстеру, и знаки его внимания были опасны для меня так же, как и для него, если не больше, так как женщины наказывались гораздо строже, чем мужчины, а я уже слыла «кокеткой». Когда Соня заставала меня за разговором с мужчиной в офисе, она регулярно сообщала об этом высшему руководству.
Гвидо ненавидел Декстера, энергичного, уверенного в себе новичка. Симпатичный мальчик был настолько доволен собой, что ведьмы называли его за глаза не иначе, как «Антонио» или «мистер Тефлон». Из-за его самомнения к нему не прилипали советы, оскорбления и наставления. Даже Тайша, считавшая, что иметь предпочтения позорно и слишком по-человечески, виновато призналась: «Мне больше нравится Ридли». Карлос замечал: «Декстеру не хватает нескольких карт в колоде, — при этом он постукивал себя по голове, чтобы показать, где именно, и затем добавлял с нежностью:
— Он напоминает мне меня самого, когда я был молод».
Как из Клод сделали магического пришельца, в то время как в действительности она была лишь избалованным ребенком, так Декстера превратили в превосходного раздражителя мужских эго. Ему не предъявлялось никаких мистических требований, он регулярно избегал неприятностей при всех своих грубейших ошибках и наказуемых глупостях, которые для других мужчин были бы поводом для изгнания.
Гвидо встретил известие о том, что снят с должности моего жениха, с обычной для него сдержанностью. Это было серьезным ударом по его позиции первого мужчины после Карлоса в иерархической структуре группы.
Прежде всего Декстеру необходимы были имя и профессия. С подачи Нэнси, наполовину итальянки, Карлос назвал его «доктором Пьеро Ла Бруна». Доктор Ла Бруна — аристократ, имеющий два диплома магистра: один — Римского университета, другой — университета Джона Хопкинса.
Мы встретились с Дексгером в моей квартире, чтобы согласовать детали нашей легенды. Карлос сильно сократил сценарий: вместо обеда у нас должна состояться короткая встреча с моей семьей и Бобом. Пьеро должен был поспешно забрать меня, сказав, что мы опаздываем на открытие конференции мануальных терапевтов. Я подозревала, что главный результат магии Карлоса уже достигнут, поскольку три его ученика пытались совладать со своими чувствами.
Вообще-то Декстер не очень страдал, он еще больше раздувался. Когда я намекнула ему, что Гвидо был ревнив как ребенок и это еще одна причина, почему не стоит покусывать мою шею, он тупо уставился на меня:
— Что?
— Да так. Ничего, — вздохнула я. Декстеру действительно не хватало карт в колоде.
Доктор Ла Бруна, по сценарию, должен был забрать меня в зале пиццерии.
Карлос велел мне вскочить с места, страстно обнять его и обменяться несколькими словами по итальянски. Потом, после стремительного знакомства с родными, мы должны были, взявшись за руки, выскочить из пиццерии. Декстер не должен был усаживаться за стол — настолько нам не терпелось остаться одним.
Во время нашей последней репетиции Декстер начал входить в роль. Возможно, я тоже. Он начал обращаться со мной как с женой. Он приказывал мне, напоминал реплики и многочисленные инструкции Карлоса, настаивал, чтобы я поступала согласно его интерпретации. Он раздражал понастоящему. Что этот сопливый щенок себе воображает, понукая меня? Я огрызнулась на доктора Ла Бруна, и перед встречей в пиццерии мы ненадолго расстались.
За обедом я, дико нервничая, ковырялась в пицце. Мне было известно, чем могло все закончиться: если я потерплю неудачу, меня опять выгонят. Я чувствовала себя виноватой в том, что лгу своим родным, семье брата, но ведь это была магия. Конечно, я взволнованно рассказывала им о Пьеро и даже призналась матери, что ненадолго съездила к нему в Рим, чтобы встретиться с его родителями.
Я сидела как на иголках, ожидая свою «единственную любовь».
Пьеро появился вовремя, от него несло дешевым одеколоном. Я чуть не поперхнулась. Однако взяла себя в руки и бросилась в его объятья. Мы поцеловались настолько страстно, насколько позволяли приличия. Боб сказал мне потом, что мы «выглядели так, как будто не могли дождаться, когда можно будет скрыться в ближайшей спальне».