Ученик чародея (Часть 1-6)

Все тот же дом перевозчика, окруженный начинающими поникать березками. На этот раз паром оказался на ближнем берегу. Быть может, только поэтому Грачик не оставил свою "Победу" здесь, а вместе с нею переправился на пароме. Взобравшись на высокий берег протоки, Грачик запер машину и постоял с закрытыми глазами, чтобы восстановить в памяти обстановку прошлого приезда: "лодка, пьяная женщина, жалобный крик "лудзу... лудзу"... едва заметно светлеющая полоска тропки у поросшей травою дороги, старая мыза. Грачик шел, пристально вглядываясь в полоску тропы. Лес сходился все ближе. Из-за высоких сосен не было видно ни ущербного месяца, ни даже звезд. Небо над головой было затянуто облаками. Темень кажется совсем такою же, как в тот раз. И так же тихо было вокруг. Не слышалось даже шороха шагов спутницы, шедшей тогда перед Грачиком. Ее смутный силуэт не перекрывал теперь белесоватую полоску тропы... Скоро из-за деревьев налево показалась крыша старой мызы. Вот и слуховое окно. Оно, как и тогда, глядело лишенным стекла переплетом... Словно дом ослеп... Дом с выколотыми глазами... Вот и кусты сирени. На этот раз они еще темней окружающего фона. На них уже нет листвы и отягощавших их в прошлый раз цветов. Голые ветви задевают Грачика по плечам, по лицу...

За поворотом блеснуло красным светом окно. Огонь одинокой свечи оказался слишком слабым, чтобы можно, было что-нибудь разобрать сквозь прикрывающую стекло занавеску. Грачик остановился у кустов.

- Ты бы снял сапоги, - с неудовольствием сказала Линда. Квэп недовольно повел глазами в ее сторону и продолжал молча курить. Дым подолгу оставался у него в легких и выходил из ноздрей ленивыми сизыми струйками. Когда от папиросы пошел запах горящего картона, Квэп крепко прикусил мундштук и, не поднимаясь, затушил окурок об ножку кровати. Словно нехотя, медленно поводя глазами из-под полуопущенных век, он следил за двигавшейся по горнице Линдой. Она что-то говорила ему, но он и впрямь ничего не слышал, как будто ее шевелящиеся губы вовсе не производили звуков. Квэп устал. Ему было не только тяжело двигаться, но даже говорить. Он думал о своем - так же медленно и лениво, как курил, как двигал рукой, гася окурок, как шевелил веками, силясь удержать глаза полуоткрытыми. Если бы не эта нечеловеческая усталость, Квэп ни за что не пришел бы сюда. Он знал, что это очень опасно. Знал, что за домом и даже за всем островом может быть установлено наблюдение, если расследование напало на его след.

Но во всей Латвии не было другого угла, где бы он мог лечь, зная, что рядом с ним человек, который не пойдет в милицию, как только Квэп заснет. Это вовсе еще не было безопасностью, а только ее иллюзией. Но даже такая иллюзия была лучше необходимости спать на садовых скамейках. Здесь по крайней мере не нужно было мучительным усилием заставлять себя сидеть так, чтобы не привлечь подозрительных взглядов секретных агентов, чудившихся ему в каждом прохожем. Даже дети в последнее время представлялись ему агентами розыска, напавшими на его след. Это было невыносимо, не хватало сил бороться с усталостью, и он пришел сюда, хотя знал, что, может быть, идет в засаду. Уверения Линды в том, что все обстоит благополучно и что здесь можно быть совершенно спокойным, не убеждали Квэпа. При всем опыте Линды она была всего только женщиной и только связной. Да и связной она работала не так-то уж давно - лишь с тех пор, как сошлась с ним. Откуда же ей знать, как это бывает: как человек узнает, что на его следу стоит преследование, как дрожит каждый нерв человека, уходящего от преследователей, как, затаившись в новом убежище, человек выжидает: спасен или нужно срываться и, петляя, как волк, уходить, уходить... Откуда Линде знать?!