Участковый

Что же касается Млечного Пути — куда интереснее была другая легенда: два брата-шамана поссорились, один решил навсегда уйти из племени, а другой в сердцах кинул ему в спину топор. Собственно, по одной из версий, след от этого топора мы и наблюдаем на небе в ясные безоблачные ночи. Глупость, конечно. Но некоторые представители народов Сибири, с чьих слов записаны легенды, искренне в это верят. А это значит, что когда-то в здешних местах проходили нешуточные баталии Иных. И, видимо, такие энергии были задействованы, такие масштабы, что даже гигантский виток Галактики казался обычным людям всего лишь искрами, оставшимися от тех пожаров.

И вот как раз когда Евгений, полулежа на диване, знакомился с наследием остяков и в красках представлял себе сражения древних шаманов, грянули фанфары. Почему-то на ум сразу пришли слова услышанной недавно песни: «Он был одет в пурпурные одежды, над ним в тумане пели соловьи…»

Появление в городе Высшего Темного дозорный обязан уметь просчитывать заранее. Однако Угорь, по долгу службы и чисто механически ежечасно перебиравший вероятностные нити, о предстоящем визите Аесарона даже не догадывался. Получается, глава Дневного Дозора до поры до времени держал свои планы в таком секрете, что даже Сумрак не колыхался, а уже попав на место — заявил о себе во всеуслышание. Впрочем, линии вероятностей и теперь не сулили ничего скверного. Стало быть, внезапное появление Темного мага не вызвано чем-то экстраординарным и серьезных последствий иметь не будет. Визит такой персоны тем не менее не следовало оставлять без внимания. Антипатии антипатиями, а ради сохранения хотя бы видимости перемирия приходилось быть вежливым. Надев пальто и намотав на шею длинный клетчатый шарф, подпоясавшись терпением и охранными амулетами, руководитель районного Ночного Дозора отправился «выказывать почтение и обозначать присутствие».

Путь Аесарона легко читался. Неторопливо пройдя переулком, Угорь обогнул закрытый на ремонт ресторан и вывернул на площадь перед райкомом партии. Наверное, в каком-нибудь крупном городе подобное место и за площадь не считалось бы. Пятачок — он и есть пятачок. Но в центре, как и положено, прямо напротив райкомовского фасада высился единственный в городке памятник — Владимиру Ильичу, а обочь имелись две скамейки с цветником и фонтанчиком, едва угадываемыми сейчас по причине сугробов. Все мало-мальски официальные мероприятия проходили именно здесь, между зданием Комитета партии и фонтаном, возле массивного кубического постамента, и именовать это место кроме как центральной площадью было вроде даже неловко.

Иные подходили к памятнику с противоположных сторон. Припорошенный снегом Ленин стоял на пьедестале в своей самой известной, классической позе: левая ладонь сжата на отвороте пальто, правая рука вытянута вперед и, вместе со взглядом, направленным по-над крышами домов в дали дальние, должна была, по замыслу скульптора, символизировать направление к светлому будущему. Однако сейчас Евгению казалось, что жест вождя адресован исключительно Темным — дескать, явились? А теперь проваливайте туда, откуда пришли! Жаль, Аесарон подобного символизма не замечал.

Глава Дневного Дозора был в чрезвычайно благодушном настроении. Евгению вновь вспомнилась песня: «Он продавал на лучшее надежды, и счастье, и безоблачные дни». Только в отличие от героя этих строк Аесарон всем своим видом показывал, что готов не продавать, а раздать даром. Да и с пурпурными одеждами промашка вышла — шел навстречу Евгению обычный чиновник в хорошем черном пальто и каракулевой шапке-«пирожке», точно в такой, в какой обычно товарищ Брежнев приветствовал с трибуны Мавзолея трудящихся, собравшихся на Красной площади по случаю ноябрьских праздников. Был Аесарон маленьким, кругленьким, но весьма подвижным мужчиной лет шестидесяти на вид. К тому же длинное пальто весьма удачно скрывало его полноту. В чертах лица угадывалась восточная (Евгений знал — бурятская) кровь. Сбоку и чуть сзади вышагивал сопровождающий — молодой и, судя по оттенкам ауры, совершенно безбашенный оборотень, не то охранник, не то специалист по мелким поручениям, «шестерка». Зачем Высшему телохранитель, догадаться легко — он, как и каракулевый генсековский головной убор, был элементом статуса, деталькой, штришком, придающим визуальный вес хозяину. Поговаривали, что в свое время Аесарон прошел через лагеря, и вполне возможно, что его любовь к декору повелась оттуда, с зоны. Правда, сам Угорь в этом эпизоде биографии Темного сомневался: неужели маг такого уровня позволил бы себя арестовать и не вырвался бы на свободу при первой возможности, до или после вынесения приговора? Да заморочить одних, отвести глаза другим, усыпить третьих — делов-то! В обиходе у Темных есть и куда менее гуманные способы избежать неприятностей и расправиться с обидчиками. Ну, разве что ссылка была ему нужна для каких-то неведомых целей…

— Женька!!! — радостно, будто давнему, хорошему знакомому, замахал руками Аесарон. — Привет!