Определив, что опасность не выглядит сильно серьезной, и посчитав, что она с нею с легкостью справиться, Владислава, неимоверно уставшая и плохо соображавшая, сразу же отвлеклась и возвратилась к ненадолго прерванному занятию: она сняла с пластмассовой подставки нагретый чайник, налила в фарфоровую чашечку горячего кипятку и, бросив туда заветный полупрозрачный пакетик, принялась терпеливо ждать, когда же тонизирующий напиток де-фа́кто заварится. Неожиданно! Её «зачумлённую голову», измождённую и сморённую, как будто бы наполненную скомканной ватой, словно бы прострелило: сметливой брюнетке внезапно подумалось, что на деле приближающаяся опасность может оказаться намного серьёзнее, в связи с чем разбредшиеся мысли стремительно прояснились. Она вдруг подумала: «А что, ежели ко мне сейчас «ломятся» не маленькие, хлипкие мышки, а отвратительные, зловещие крысы, кровожадные и жестокие, не ведающие ни милостивой пощады, ни человеческой жалости? Что я, в случае появления их злобного войска, спрашивается, смогу предпринять?» Представив себе неисчислимое количество серых продолговатых спинок, зубастых лязгавших рожиц, миниатюрных розовых лапок, напоминавших собой человеческие, которые беспрестанно шевелились, злорадно шипели, налезали друг на друга – кишели кишмя, обеспокоенная сотрудница непроизвольно, нечаянно вздрогнула, лихорадочно задрожала и наполнилась прозорли́вым непобедимым чувством, бесповоротно предвещавшим, что в самое ближайшее время случится нечто чудовищное, безумно плохое.
Никакого чая, ни крепкого, ни согревавшего, ни питательного, ей, естественно, уже нисколечко не хотелось: срочно нужно было разобраться в образовавшейся обстановке и с точностью, доподлинно выяснить: кто же именно набрался поистине бессовестной наглости и кто же конкретно стремится нарушить ее ночное, священное одиночество? Таинственные шумы, дикие, страшившие, приглушённые, слышались откуда-то снизу, как будто бы из глухого подполья. Чтобы разобраться в существующей первопричине, требовалось приоткрыть и отодвинуть куда-нибудь в сторону прямоугольную западню (простую деревянную крышку), вмонтированную возле приготовительного стола и предусмотренную в полутора метрах от отопительной печки, а затем, подсвечивая себе карманным фонариком (если по земляному полу уже не бегает кто-нибудь незваный, явно что посторонний), осторожно протиснуться в нижнюю часть жилищной постройки и начать там потихоньку, мал-помалу осматриваться. Говоря по правде, Шарагиной было сейчас и страшновато, и жутковато, и, без сомнений, необычайно противно; но, делать нечего, в любом случае с необъяснимой ситуацией, тревожной и беспокойной, ей предстояло основательно разбираться, чтобы спокойно отправиться спать, а главное, чтобы не чувствовать себя полнейшей трусихой, – ведь ежели, скажем, она, вооружённая и подготовленная, не умеет защититься сама, то как, скажите на милость, на неё могут рассчитывать необученные и поголовно беззащитные граждане? Благочестивое размышление показалось ей истинно правильным, поэтому, приведя в боевую готовность огнестрельное оружие и достав из нагрудного кармана форменной куртки миниатюрный фонарик, Владислава остановилась точно над тоненькой ручкой; она оказалась изготовленной из прочного стального колечка и, дабы не запинаться, заподлицо утапливалась вровень с деревянным, дощатым пространством – оставалось разве взяться за неё двумя изящными пальчиками, легонько извлечь наружу, впоследствии с усилием потянуть… и – «адьюс»! – вы непринужденно и ловко окажетесь в задуманном месте.