Убу

— Пошел! — крикнул я и замахнулся.

Как на пружинах, пес отскочил, а я нагнулся за уткой. Свой промах я осознал поздно. Раз! — как затвор, клацнули челюсти. Отдернуть руку я не успел…

Конечно, я мог тут же пристрелить его. Я имел на это полное право. Но я не стал делать этого. Я замотал руку платком и три километра до поселка бежал, думая о том, как бы не заразиться бешенством, и еще о том, как бы заполучить эту собаку.

В больнице сухожилие сшили, но с тех пор я не знал покоя. Как одержимый носился я по сопкам, излазил все буераки, заглядывал в каждую расщелину и даже, рискуя напороться на мину, в старые японские катакомбы.

Все было напрасно: мой обидчик исчез без следа.

Каюр Кулаков, которому я рассказал о встрече на озере, реагировал на это своеобразно.

— Тундра неэлектрифицированная, — сказал он мне. Ты бы еще башку ему сунул! Это же Сюмусю! Он у Ильичева коренником ходил.

Вон, оказывается, в чем было дело! Ильичев!..

Я не знал его, но слыхать о нем слыхал. Он замерз за год до моего приезда на Курилы, попав в пургу.

Случай был поистине трагический: Ильичев замерз в майский день, не добравшись до места всего километр. Несколько суток отлеживался он под снегом, одну за другой убивая собак, чтобы в теплых внутренностях согревать коченевшие руки и ноги. Когда кончилась пурга, и люди отыскали Ильичева, он был уже мертв. Из девяти собак упряжки только одна осталась в живых, и ею, если не врал Кулаков, был Сюмусю. Почему он, коренник, ближе других собак находившийся к Ильичеву и, казалось бы, первым обязанный попасть под его нож? Пожалел ли каюр любимого пса или сам не дался тот в руки — так и не узнал никто. Но я по сей день уверен, что второе предположение ближе к истине.

Вот с этим-то псом и свела меня судьба.

Наступившая вскоре зима сильно затруднила мою задачу.

Частые пурги не давали возможности выбраться подальше от дома, но тем не менее я каждый удобный час посвящал поискам. Более того: я разбил предполагаемый район обитания Сюмусю на условные квадраты и со скрупулезностью куперовских следопытов шаг за шагом прочесывал их. Неудачи меня не смущали, почему-то я был уверен, что рано или поздно опять встречусь с Сюмусю. В конце концов предчувствие не обмануло меня и я лишний раз убедился в том, что имею дело с собакой необыкновенной. Сюмусю поступил так, как если бы обладал разумом: он облюбовал для жилья старый дот японского смертника, находившийся буквально у всех под носом. Каждый день проходил я мимо вросшего в землю бронированного колпака камикадзе, не догадываясь о мудрой хитрости его обитателя, который, свернувшись калачиком, лежал там, посмеиваясь по-собачьи над самомнением суетливых двуногих существ, не раз остававшихся у него в дураках.

Накануне всю неделю мела пурга, и по утрам, поглядывая в полузасыпанное снегом окно, я с надеждой думал: «Завтра… Завтра кончится эта бестолковая белая карусель, и уж тогда-то я непременно отыщу неуловимого пса-оборотня».

Но как ни готовился я к этому дню, он грянул, как гром на голову.

Пурга, наконец, кончилась, и я, быстренько наладив лыжи, отправился на очередную рекогносцировку.

Было очень тихо. Сверкали и переливались сгорбившиеся под тяжестью снега сопки. Море тяжело катило свинцовую мертвую зыбь. Далеко впереди разламывала пополам небо белая громада Парамушира.

Проходя мимо дота, я задержал шаг: мне показалось, что снег у входа зашевелился. Лиса? На всякий случай я сдернул с плеча ружье. Нет, это была не лиса: на моих глазах, как Феникс из пепла, из снега восставал Сюмусю! Свет ослепил пса, и он, жмурясь, стоял в двух шагах от меня.

— Сюмусю! — позвал я.

Я видел, как дрогнули его острые уши, но отвыкший от виляния хвост остался по-волчьи неподвижным, и, настороженный, как взведенный курок, пес прошел мимо, готовый в любую минуту пустить в ход зубы или обратиться в бегство.

Теперь передо мной встала новая — проблема: как поймать Сюмусю? Тенета не годились, Сюмусю был не дурак, чтобы без надобности лезть в них, капкан мог сильно поранить собаку. И тут меня осенило: я вспомнил Киша, того самого эскимоса из книжки, который, заворачивая в жир кусочки китового уса, убивал таким образом медведей. Убивать Сюмусю я не собирался, поэтому в нерпичий жир я положил самый обыкновенный люминал. Две-три таблетки, по моему разумению, должны были свалить с ног даже такого сильного зверя, каким был Сюмусю. Это была моя выдумка, и, вспоминая о ней, я каждый раз довольно потираю руки. Оставалось немногое — разбросать приманку по острову и ждать результатов. Так я и сделал, а результаты сказаться не замедлили: чуть не каждый день я находил в сопках застывшие тушки сов, горностаев и прочей мелкой живности, польстившейся на даровое угощение, — для них доза снотворного оказалась роковой. И только Сюмусю, ради которого я заварил всю эту кашу, не поддавался дешевому соблазну и по-прежнему разгуливал на свободе. Но я не отчаивался. Интуиция охотника подсказывала мне: терпение вознаграждается. Так и получилось.