Ублюдок империи

Была ли это свобода? Скела решил, что если и была, то не для него. Зани права, ему не проснуться ни незаконным сыном принца Уэльского, ни собакой дворецкого, – для этого надо заснуть кем-то другим. Через несколько дней после нольдаровского семинара позвонил Шакан и сказал, что с ним очень хочет встретиться посол Юэлека, чтобы обсудить некоторые вопросы, представляющие, по его словам, интерес для обеих сторон, и если он, Скела, согласен… «Пускай приходит», – оборвал разговор Скела. Он и вправду не знал, что послам наносят визит или их принимают, но никак не «пускают». Посол оказался джентльменом весьма прозско-юэльского вида и говорил на вполне культурном прозском. Скела, возможно, не знает, что он избран членом юэльской Академии наук и только что назначен профессором теоретической механики столичного университета той же страны. Посол понимает, что заявления, справки, анкеты – не для Скелы. Все, что сейчас необходимо, – это четыре фотографии и два образца подписи. Приезду Скелы придается столь важное значение, что юэльское правительство берет на себя все хлопоты, включая полную договоренность с прозскими властями. (Уже договорились! Позднее Шакан открыл Скеле, что его просто обменяли на засыпавшуюся прозскую шпионку.) «Прекрасно, я согласен». Надевая пальто, посол задержался в передней и, как бы давая Скеле понять, что он не уверен в уместности своих слов, сказал: «Мы знаем, что ваш отец всю жизнь был горячим патриотом Юэлека. Разумеется, для вас это не новость, но, поверьте, для нас это имеет не только сентиментальное значение». Скела в ужасе вспомнил олеографию верховного жреца в отцовском кабинете и подумал, что уехать из страны будет гораздо легче, чем выпутаться из Истории. До встречи с послом он об этом не думал.

Через пять дней он получил с нарочным запечатанный пакет. В нем был юэльский паспорт с прозской выездной визой, бумажник с двумя тысячами юлонов и открытый авиабилет. В приложенной записке посол поздравлял Скелу с новым гражданством и советовал уничтожить прозский паспорт. Он разрезал паспорт ножницами на мелкие полоски и выбросил их за окно, рассовал по карманам юэльский паспорт, бумажник и билет и уже надел плащ и шляпу, чтобы пойти в библиотеку, когда позвонила Зани. «Тебе сейчас лучше?» – «Да». – «Приходи». Он вспомнил об английском переводе Нолъдара, сунул его в карман, выключил свет и распахнул окно. Была синева весеннего вечера, и прыгали красноватые пятна фонарей.

В середине ночи они одновременно проснулись. «Слушай, – Зани села на краю постели и погладила его по голове, – сейчас мне очень плохо, но зато все ясно». – «Что все?» – «Вот что – ты не совершаешь поступков. Все, что ты делаешь, – ну, задачки твои, статьи, меткие замечания на семинарах и даже когда меня ебешь, – это все не поступки, а так, само с тобой происходит». Она продолжала, расхаживая взад-вперед по комнате. «Нет. Один поступок ты, пожалуй, совершил, единственный в жизни. Это когда ты, уходя от меня, взял книгу Нольдара и потом выучил ее наизусть и носился с ней как сумасшедший, пока не заболел. Но это же мало, Скела, безумно мало, соверши еще хоть парочку, ладно? Иначе ты погибнешь, все равно здесь или в Юэлеке».

Тогда Скела спросил, как миллионы мужчин во все века спрашивали, сейчас спрашивают и еще долго будут спрашивать своих и чужих женщин: «Скажи, что ты хочешь, чтоб я сделал? Я сделаю». – «Будь со мной до утра, а вечером зайди в свою беломраморную библиотеку и закажи поэмы Рогуда». Прощаясь, она сказала, что книга Нолъдара слишком оттягивает карман его плаща, и если он никак не может без нее обойтись, то пусть он положит в другой карман еще какую-нибудь книгу.

IV

Бронзовые часы позднего имперского изготовления показывали без четверти десять. Он дочитывал «Спор на кабаньей охоте», относительно позднюю поэму в форме диалога между отдыхающими на полянке после охоты графом Корой и поэтом. «Я – загнанный кабан», – жалуется Кора. «Вы – не поэт, – возражает Рогуд, – и ваши жалобы дойдут до неба или до императора (Юго-западного, – прозский тогда должен был вот-вот объявиться) только в моих стихах. Жалуйтесь, граф, мне давно не хватает своей тоски». – «Но не будет ли низкой такая поэзия? – сомневается граф. – И не достаточно ли ей ваших, князь, собственных ран и ожогов?» – «Ни ваши страсти, граф, ни мои разочарования, не стоят кончика кабаньего хвоста, пока поэт не вдохнет в них эфир значения и вечности».

Ничего себе, шестнадцатый век! Он прочел двадцать шесть страниц. При таком темпе он дочитает книгу за девять дней. Тогда он уедет в Юэлек.

Вернувшись домой, он нашел в почтовом ящике небольшой плоский пакет. Разорвав плотную коричневую бумагу, он увидел миниатюрное фототипическое издание книги, только что оставленной им в библиотеке. Это – Зани. Он улыбнулся и сунул книгу в пустой карман плаща. Но это – ее поступок! Хорошо, следующий – мой. Он выключил свет в передней и тихо закрыл за собой дверь. Под теплым дождем было грустно и приятно. «Международный, пожалуйста», – затормозившему таксисту.