Убью, студент!

Вот майор Мищенко поясняет между делом молодежи, что правая мошонка у мужчин отвечает за подъем, за боевую, так сказать, готовность, а левая содержит начинку. И если левая с годами опустеет, станешь ты как холостой патрон. Вот курсант Соломин подходит к командиру роты, майору Култаеву, смуглому, то ли татарской, то ли среднеазиатской внешности, и жалуется на живот. Майор Култаев посылает курсанта Соломина на три буквы. Но потом, сообразив, что тут все же не армия (а этот майор был армейский, не работал в университете и помогал лишь во время сборов), что курсант может обратиться к полковнику Щукину, и хотя ничего серьезного не будет, а все ж и замечания от начальства неприятны, – майор подзывает Лёню и проявляет человечность – советует заваривать и пить липовый цвет и еще какую-то травку. Спасибо, отец-командир! Но не липовый цвет, а печальная новость по радио отвлекает Соломина от его болячек. Умер Высоцкий. Как там у него?

С меня при цифре 37 в момент слетает хмель.

И вот как будто холодом подуло.

На этой цифре Пушкин нагадал себе дуэль

и Маяковский лег виском на дуло.

………………………………………

На этом рубеже легли и Байрон и Рембо,

а нынешние как-то проскочили.

Он недалеко ушел за этот рубеж. 42 года ему было. Ранняя смерть его вроде была понятна: он не жалел себя, много и с надрывом работал, поговаривали о его загулах. Но все же «Высоцкий умер» прозвучало неожиданно… Многие потом напишут о нем. Точнее всех, может быть, Градский:

Он из самых последних жил

не для славы и пел, и жил.

Среди общей словесной лжи

он себя сохранил.

И на круче без удержи

все накручивал виражи.

Видно, мало нас учит жизнь:

тот убит, кто раним.

Однако вернемся в строй. Вот курсант, умеющий жить, предложил начальнику лагеря снять о сборах документальное кино. Получил добро, и в то время как прочие ходили в поля или строевым шагом по плацу, заступали в наряд по кухне и так далее, мелькал то тут, то там с кинокамерой, свободно выезжал в город и хорошую часть времени был предоставлен самому себе. А когда в августе и особенно в сентябре ночи стали прохладными, и приходилось спать, не раздеваясь, под двумя одеялами и шинелью, курсант, умеющий жить, перебрался из палатки в дощатую и отапливаемую каптерку.

Вот и последний вечер перед «дембелем». Соломин провел его на удивление скромно. Может, по причине стесненных финансов. Он посидел с двумя товарищами перед печкой-буржуйкой в длинном пустом, тихом классе. Потом вышел на воздух. Над лагерем висело звездное небо. Несколько фонарей на столбах обозначали территорию. В палатках тоже царила тишина (многие курсанты слиняли в город), но это было затишье перед бурей. Не успел Лёня залезть под одеяла, как кое-где раздались песни, взрывы смеха и крик. Дальше-больше, затрещали выстрелы, и разноцветные огни, различаемые сквозь материю палатки, взвились к небу. Вот черти! – подумал Соломин. – Где они ракетницы-то взяли? В соседнем шатре случился явный переполох. Лёня надел сапоги, выскочил. Что происходит? Из палатки валил густой дым. Соседи стояли снаружи и ругались. Ба! – осмотрелся Леонид. – Дымилась далеко не одна эта палатка. По лагерю носились человеческие тени. Оказалось, это ребята из первой роты усыпили бдительность дежурного офицера, добродушного майора Чугунова, и, проникнув в штабной шатер, вынесли оттуда энное количество ракетниц и дымовых шашек. И прокоптить своих коллег из второй роты решили они. Но вот дым развеялся, веселье улеглось. Отбой.

В последний раз филологи, лейтенанты запаса, вошли в родную «восьмерку». Они зашли, чтобы проститься с ней, с университетом, со своей студенческой жизнью и друг с другом. Стол уже был накрыт. Его организовал Самвел. Этот армянин учился вместе с Олегом Гостюхиным, но к данному времени оба они уже бросили учебу и вращались при универе последние дни. Вот так оно бывает: кому – диплом, а кому – справка о незаконченном высшем.

Пили, курили, разговаривали, пели. Ничего нового. На следующий день отправились в пивнуху лечиться. Потом зарулили в привокзальную ресторацию. К вечеру снова были хороши. Алексей Ухов так расчувствовался, что сознался Леониду. Вы такие классные ребята, сознался он, а я вас закладывал! Куда закладывал? Понятное дело, не за воротник. Стукачом, выходит, оказался. Лёня смотрел на своего однокашника, но не находил в себе ни злости, ни обиды. Вот ведь, думал он, повинился человек, значит, не всё в нем еще потеряно. За окном общаги облетала листва. На третий день с утра, торопливо простившись, разъехались они. Всё. Отбой. Теперь уже окончательный.

25. Визит

Комната в общежитии. Как заходишь, натыкаешься на заднюю стенку шифоньера, который, перегородив помещение, создает как бы маленькую прихожую. Огибая шифоньер слева, видишь кухонный стол-шкаф. Далее – двуспальная кровать, а у противоположной стены – трюмо и маленькая детская кроватка.