Убить Зверстра

— Вот и твоего мужа жизнь из мальчика превращает в мужчину. Конечно, ты права, чем позже с ними это происходит, тем болезненнее и опаснее протекает взросление. Тут у нас с тобой снова все совпадает. А насчет кармических связей… Не бери, мать, в голову глупости, просто у нас с Николаем нервы не в порядке. На нас одновременно погода влияет, состояние солнечной радиации, фазы луны. Этим сейчас никого не удивишь.

— Угу, — Гоголева с ехидцей покачала головой. — Умна очень да рассудительна больно. Только я своему Николаю стараюсь облегчить процесс взросления, как ты изволила назвать это людоедство, а ты не думаешь о своем Павле. Гения себе завела… Сволочь ты! Тьху!

— Замолчи! — тотчас откликнулась Дарья Петровна. — Ты этого не понимаешь, так не лезь.

— Да куда уж мне понимать! Я только вытаскивать вас из ваших благородных инсультов да инфарктов должна, дерьмо разгребать. А понимать и лезть — нет, это нам нельзя. Так вот, милая моя, скажи спасибо папе с мамой, что дали тебе такие сосуды — гладкие да прочные. Лежать бы тебе уже давно там, — Гоголева показала рукой куда-то за окно. — У тебя в ночь с одиннадцатого на двенадцатое четко был запрограммирован инсульт мозга. Четко! Спасли сосуды, выдержали. Не дай Бог ты еще раз так вляпаешься, и тебе конец.

***

Мне никогда не стать похожей на них. Я смотрела на этих женщин и думала, что мир именно на таких и держится: умных, мужественных, самостоятельных, не боящихся правды, учитывающих в каждом поступке и слове свою силу и слабость. Разве они могли проиграть?

Во мне зрела уверенность, что я присутствую при чем-то более важном, чем обсуждение здоровья моей шефини, чем подведение их жизненных итогов на данный момент времени. Здесь начиналось что-то качественно новое и значимое.

— Спасибо, — прервала молчание Ясенева. — Вот ты и ответила на мой вопрос. А теперь поговорим спокойно, — она подняла руку в предупреждающем жесте, останавливая готовую воспротивиться Гоголеву. — Все твои рекомендации, все установки, советы обязуюсь исполнять принципиально и пунктуально. Это важные дела. Далее. Спасибо тебе, дорогая, что ты волнуешься о моем муже. В эти слова я вкладываю всю сердечность, на которую способна. Давай обойдемся ими и не будем больше размениваться на пустые признания. Ведь мы понимаем и высоко ценим друг друга и без этого, верно?

Гоголева кивнула. Она внимательно наблюдала за Ясеневой, впитывая широко открытыми глазами, навострившимся слухом, осязанием воздушных потоков не только ее слова, но и то, что жило за ними, что еще только зрело в ее потревоженном уме, формируясь в интерпретационные образы. Она изначальнопонимала Дарью Петровну. Своей профессиональной прозорливостью считывала выплески из ее подсознания той информации, которая, словно пар, подымалась над океаном неосознанного. Эта информация по межматериальным связям просачивалась в орган, способный отобразить ее, трансформировать в понятия, в причинно-следственные зависимости. Из желеобразных глубин мозга она доставлялась на его поверхность и дозревала там, на извилистой, изрезанной углублениями поверхности до понимания и конкретного знания.

Момент, когда Ясенева определяла словами то, что наплывало на ее ум зашифрованными символами предзнания, совпадал с моментом, когда о том успевала догадаться Гоголева.

— Верно, — автоматически повторила Елизавета Климовна. — Ты ищешь причины стресса? Я вижу.

— Не только. Помнишь, ведь это у меня не первый криз?

— Помню, но предыдущий был легче, гораздо легче.

— И тем не менее я его перенесла очень тяжело. Он на несколько лет привязал меня к дому. Я не выходила…

— это озадачивало меня, — не спуская пристального взгляда с Ясеневой, сказала Гоголева. — Мне казалось, что ты в дополнение к основной болезни приобрела фобию. В тебе зафиксировался страх повторного криза, ты начала бояться всего, что связывалось с памятью о нем: толпы, транспорта, тепла, солнца, одиночества. При малейших признаках этих факторов ты впадала в панику и тем самым провоцировала новые судороги и срыв равновесия в нервной системе.

— Может и так. Во всяком случае, твои выводы о панике и механизмах ее воздействия на меня звучат убедительно. Только паника возникала не от того, о чем ты говоришь, не от перечисленных тобой факторов.

— А больше ей возникать не из чего, если верен вывод о зафиксированном страхе.

— Значит, вывод этот не верен. И никакой фобии у меня нет.

— Как врач, я не понимаю, что ты хочешь сказать.

— Попытаюсь объяснить, хотя мне и самой не многое понятно.

— Итак…

— Итак, приступов по типу того, что случился в ночь с одиннадцатого на двенадцатое, у меня было несколько. Все они случились после первого, внезапного, из которого ты меня вытаскивала. Ты сейчас упоминала о нем. Так вот, все эти приступы были, во-первых, неизмеримо более легкими, а во-вторых, ты, спасибо тебе, научила меня вовремя их купировать. Но есть еще и «в-третьих»: я стала предчувствовать их приближение и поэтому снимала их еще на подходе, когда мое состояние не доходило до критического.

— Но это же прекрасно!