Убить Зверстра

Мы одни меж зимой и судьбою,

Победить только их не смогли.

Наброски нового стихотворения. Сегодня ему не суждено родиться на свет, потому что ее уединение нарушила я.

— А-а, так это о зиме! Я-то думаю, что за «мантия мрака»?

Я предвижу, что Ясенева сейчас поставит точку и выльет на меня кислоту раздражения. Так уж лучше я сама перейду ей дорожку, собью напор. Меня она уже не только интуицией, но и умом обнаружила как досадную помеху, нахально вторгшуюся в сокровенный процесс.

— Брысь, малявка!

А что я говорила? Это еще ничего, я вовремя сориентировалась, бывает хуже. Не зря я первой разыграла гамбит вечера.

— Эта малявка, между прочим, мышку поймала.

— И в зубах принесла?

— Мяу, — утвердительно кивнула я.

Меня прямо распирало желание похвастаться новостями. Но Ясенева затеяла долгие сборы, чтобы покормить меня, а затем вдвоем попить чайку. Она молча курсировала между холодильником и столом, между водопроводным краном и кипятильником, и мне ничего не оставалось, как слинять в душевую.

Когда я вернулась, распаренная от горячей воды и остывшая от своего азарта, а заодно и от задумчивости и безразличия Ясеневой, она уже накрыла стол и сидела, дожидаясь меня, листая «Черного ворона» Дмитрия Вересова, из чего я заключила, что в мое отсутствие приезжал Павел Семенович, и этим объяснялось обилие яств на столе.

Мне показалось, что она совсем перегорела затеей со старушкой, и я решила не надоедать ей. Дальнейшее ее поведение только еще больше убедило, что я была близка к истине. И одновременно далека от нее.

Как жаль, что я напрасно трудилась весь этот день, старалась и совершала подвиги. Все напрасно. Я сокрушалась по этому поводу, разжевывая холодную тыквенную кашу на рисе, заедая ее бутербродом с творогом. Да, такая у нас вечерняя диета. Не мудрено, что я поспешила покончить с этими деликатесами и приступить к чаю.

— Ты долго собираешься с мыслями, — начала доставать меня Ясенева после первых обжигающих глотков чая.

— Это вы о чем?

А что мне оставалось делать? Сначала меня не замечают, потом истязают молчанием, а затем предают остракизму посредством язвительных замечаний.

— Как знаешь, — равнодушно согласилась она с моим желанием повалять ваньку.

С тем я и легла спать. Чтобы успокоиться, мысленно повторила банальную истину о преимуществах утра перед вечером, сделав вывод о том, что раз эту пословицу придумали люди, то они проверили ее на себе. Злорадная мысль, что Ясенева к вечеру тоже, стало быть, глупеет, не успела согреть меня, как я тут же обнаружила, что и со мной происходит то же самое. И следовательно, она сейчас спасла меня от демонстрации воочию этого неутешительного факта.

К утру я поумнела, и мои достижения уже не казались столь значительными. Изложив Ясеневой все по порядку, я замолчала, отметив в конце рассказа, что она меня ни разу не перебила вопросом, как это бывало, когда ее интересовал предмет изложения.

— Хорошо, — подытожила она. — Ты — настоящий молодец.

Тоже мне, новый Колумб, — подумала я, ибо это мне было давно известно. Но вслух сказала другое:

— Я что-то не так сделала?

— Все так. Говорю же, что ты молодец. Спасибо тебе.

— И что теперь? — спросила я, потому что вдруг поняла, что ни на один из наших вопросов не нашла ответа.

— Ничего. Мы сделали все, что смогли. Первое — узнали, что старушка умерла и ей уже ничем не поможешь. Второе — узнали ее имя и то, что от ее смерти никто впрямую не пострадал, так как от нее, слава Богу, никто не зависел. Третье — узнали, что у нее есть внучка и даже сделали так, что теперь ей сообщат о судьбе бабушки. Что же еще? По-моему все. Спасибо и проехали.

— А как же чья-то беда?

— Посмотрим. Возможно, собака зарыта в другом месте.

Она лукавила и что-то скрывала, но мне не на чем было ее поймать. Если бы были новые данные, она бы мне о них сказала. А если бы у нее начисто пропал интерес к этому делу, то она наутро, то есть именно сейчас, и вспоминать бы о нем не стала. Что я, не знаю ее, что ли?

— Знаешь, Ирина, я выкарабкиваюсь из болезни и не хочу ничего слышать о том, что ее спровоцировало, — так она мне могла сказать, и была бы права.

Но она так не сказала.

С чувством славно исполненного долга я глубоко вздохнула и, выбросив все из головы, отправилась на процедуры.

Да, Ясенева шла на поправку. С каждым днем все меньше лежала, дольше гуляла на воздухе, больше читала. Я наконец-то, получила возможность оглянуться вокруг и рассмотреть, куда меня занесла нелегкая.

Это был остров, на котором собрались потерпевшие кораблекрушение люди: кого-то зашвырнула сюда неравная схватка с противником, кого-то вынесло житейскими бурями и неурядицами, кто-то выпал за борт из корабля благополучия. Все они искали здесь спасения.

А сколько же тех, — думала я, — кто не доплыл до острова, утонул в пучине болезни, задохнулся в ворохе проблем и стрессов, насмерть расшибся о рифы? Мне стало страшно. За бледными лицами совсем молодых ребят, которых здесь было много, стояли толпы тех, кому повезло еще меньше.