С миссис Дюбоз что-то случилось. Она лежала на спине, укрытая одеялами до подбородка. Видно было только голову и плечи. Голова медленно поворачивалась то вправо, то влево. Иногда миссис Дюбоз широко раскрывала рот, и видно было, как шевелится язык. На губах собиралась слюна, миссис Дюбоз втягивала ее и опять раскрывала рот. Как будто ее рот жил сам по себе, отдельно, раскрывался и закрывался, точно двустворчатая раковина во время отлива. Иногда он говорил «Пт…», как будто в нем закипала каша.
Я потянула Джима за рукав.
Он поглядел на меня, потом на кровать. Голова опять повернулась в нашу сторону, и Джим сказал:
– Миссис Дюбоз, вам плохо?
Она не слышала.
Вдруг зазвонил будильник, мы в испуге застыли. Через минуту, все еще ошарашенные, мы уже шагали домой. Мы не удрали, нас отослала Джесси: не успел отзвонить будильник, а она была уже в комнате и прямо вытолкала нас.
– Идите, идите, – сказала она. – Пора домой.
В дверях Джим было замешкался.
– Ей пора принимать лекарство, – сказала Джесси.
Дверь за нами захлопнулась, но я успела увидеть – Джесси быстро пошла к кровати.
Мы вернулись домой; было только без четверти четыре, и мы гоняли на задворках футбольный мяч, пока не пришло время встречать Аттикуса. Он принес мне два желтых карандаша, а Джиму футбольный журнал – он ничего не сказал, но, по-моему, это было нам за то, что мы сидели у миссис Дюбоз. Джим рассказал Аттикусу, как было дело.
– Она вас напугала? – спросил Аттикус.
– Нет, сэр, – сказал Джим, – но она такая противная. У нее какие-то припадки, что ли. Она все время пускает слюну.
– Она не виновата. Когда человек болен, на него не всегда приятно смотреть.
– Она очень страшная, – сказала я.
Аттикус поглядел на меня поверх очков.
– Тебе ведь не обязательно ходить с Джимом.
На другой день у миссис Дюбоз было все то же самое, и на третий то же, и понемногу мы привыкли – все идет своим чередом: сперва миссис Дюбоз изводит Джима разговорами про свои камелии и про то, как наш отец обожает черномазых; язык у нее ворочается все медленнее, она умолкает, а потом и вовсе забывает про нас. Звонит будильник, Джесси поспешно выставляет нас, и после этого мы можем делать что хотим.
– Аттикус, – спросила я как-то вечером, – что значит чернолюб?
Лицо у Аттикуса стало серьезное.
– Тебя кто-нибудь так называет?
– Нет, сэр. Это миссис Дюбоз так называет тебя. Она каждый день обзывает тебя чернолюбом и злится. А меня Фрэнсис обозвал на Рождество, раньше я этого слова даже не слыхала.
– И поэтому ты тогда на него накинулась? – спросил Аттикус.
– Да, сэр…
– Почему же ты спрашиваешь, что это значит?
Я стала объяснять – меня взбесило не это слово, а как Фрэнсис его сказал.
– Как будто он выругался сморкачом или вроде этого.
– Видишь ли, Глазастик, – сказал Аттикус, – «чернолюб» слово бессмысленное, так же как и «сморкач». Как бы тебе объяснить… Дрянные, невежественные люди называют чернолюбами тех, кто, по их мнению, чересчур хорошо относится к неграм – лучше, чем к ним. Так называют людей вроде нас, когда стараются придумать кличку погрубее, пообиднее.
– Но ведь на самом деле ты не чернолюб, правда?
– Конечно, я чернолюб. Я стараюсь любить всех людей… Иногда обо мне очень плохо говорят… Понимаешь, малышка, если кто-то называет тебя словом, которое ему кажется бранным, это вовсе не оскорбление. Это не обидно, а только показывает, какой этот человек жалкий. Так что ты не огорчайся, когда миссис Дюбоз бранится. У нее довольно своих несчастий.
Однажды, почти через месяц, Джим одолевал сэра Вальтера Скаута (так он его окрестил), а миссис Дюбоз придиралась и поправляла его на каждом слове, как вдруг в дверь постучали.
– Войдите! – визгливо закричала она.
Это был Аттикус. Он подошел к кровати и осторожно пожал руку миссис Дюбоз.
– Я возвращался с работы, вижу – дети меня не встречают, – сказал он. – Я так и подумал, что они, наверно, еще здесь.
Миссис Дюбоз ему улыбнулась. Я совсем растерялась – как же она с ним разговаривает, ведь она его терпеть не может?!
– Знаете, который час, Аттикус? – сказала она. – Ровно четырнадцать минут шестого. Будильник заведен на половину шестого. Имейте в виду.
Я вдруг сообразила: а ведь каждый день мы задерживаемся у миссис Дюбоз немного дольше, каждый день будильник звонит на пять минут позже, чем накануне, и к этому времени у нее уже всегда начинается припадок. Сегодня она шпыняла Джима почти два часа, а припадка все не было, в какую же ловушку мы попались! Вдруг настанет такой день, когда будильник вовсе не зазвонит, что нам тогда делать?
– Мне казалось, Джим должен читать ровно месяц, – сказал Аттикус.
– Надо бы еще неделю, – сказала она. – Для верности…
Джим вскочил:
– Но…
Аттикус поднял руку, и Джим замолчал. По дороге домой он сказал – уговор был читать ровно месяц, а месяц прошел, и это нечестно.
– Еще только неделю, сын, – сказал Аттикус.
– Нет, – сказал Джим.
– Да, – сказал Аттикус.