Убить Бенду

– Да если б он ночью плакал, я б проснулась! – возмущается мать. – Прошлялась где-то всю ночь, небось еще и дверь была открыта, а потом заявляет мне... Да прими же булки, Мария, чего встала! – Она берет лоток у Бенды и сует служанке: – Да осторожней! – И Бенде: – С лотком это ты правильно придумал, дружочек. Я поначалу их в корзину положила, а они возьми и сомнись! – Смеется. – Такие мягкие булки! Если б наш булочник умел печь такие, разве б я гоняла тебя через площадь каждое утро! – И добавляет просительно: – Посмотри сыночка, уж так плачет!

Бенда прекрасно слышит доносящийся сверху детский плач. Но колеблется.

– Вы же знаете, эн Говарда, что священник запретил мне... Если до него дойдет...

– Я никому-никому не скажу, дружок, даже мужу! Ради Христа, ну так плачет малютка, сил нет слушать! Хоть зайчиков попускай, ему нравится. А?

Бенда поднимается по поскрипывающей под ногами лестнице. Перила черные, гладкие, отполированные. В комнате виден только наклонный столб света из окна, остальное тонет в тени. Колыбелька стоит за пологом большой кровати. Крик уже прекратился, из одеял и кружевных пеленок сейчас слышится только тихий жалобный плач. Бенда подходит, присаживается на корточки, так, что над краем кровати видна только голова. Ребенок не замечает Бенду, заплаканное личико сморщилось.

– Тц-тц-тц, – щелкает Бенда языком.

Младенец замолкает, сжав губки, распахивает красные глазки, смотрит, моргая. Затем ротик снова открывается...

– Ш-ш-ш! – поспешно говорит Бенда и улыбается. По кроватке, по одеяльцу, по личику ребенка пробегают золотистые блики – солнечные зайчики.

Младенец застывает с открытым ртом, завороженно следит за их игрой. А Бенда набирает в грудь воздуха и, выдыхая, чувствует, как в сердце словно открылся горячий источник...

– Ну, что тут у нас? – В комнату, шурша юбками, входит госпожа Говарда. Шаги ее и скрип лестницы прошли мимо ушей Бенды, поэтому сейчас Бенда вздрагивает от неожиданности. Когда хозяйка наклоняется над ребенком, тот смеется и тянет к ней ручки. – Ой ты мой хороший! – умиляется молодая женщина, немедленно переходя на материнское сюсюканье. – Ой ты мой лапушка, да ты уже не плачешь! – Она подхватывает малыша на руки и целует лицо, ручки, ножки, животик – всего. Затем поворачивается к Бенде: – Спасибо, дружочек! Так выручил! Я уже успела принять одну даму. Век не забуду, помяну в молитве!

«Только не это», – вздыхает Бенда про себя и выходит на улицу. Площадь уже целиком залита солнцем. Бенда бредет через толпу домой. Сегодня, как всегда, полным-полно дел.

* * *

Вечером, когда семья уже поужинала, отец усаживается к камину с трубкой, Бенда помогает матери разматывать шерсть. Свеча на краю стола тихо догорает, язычок пламени дрожит, то вытягивается вверх, изгибаясь, как уличная плясунья, то оседает, едва не погаснув, то дергается в сторону, если дунет ветерок в приоткрытые ставни.

Стучат.

– Кто там? – недовольно спрашивает отец.

– Не знаю... – Мать встает, отдает Бенде кипу шерсти и идет к дверям. Возвращается в комнату вместе со священником, на плечи которого поверх черной рясы накинут плащ из легкой шерсти, скрывающий крест на груди.

Булочник, вынув изо рта потемневший от слюны и табака чубук, с кряхтением поднимается:

– Чем обязаны, святой отец?

Священник протягивает ему руку для поцелуя, мелко крестит дородному булочнику начинающую лысеть макушку:

– Благослови вас Господь и Дева Мария, сын мой. Слышал, чадо в учение отпускаете? Хочу побеседовать с ним перед дорогой, наставить на путь истины, напомнить учение Господа нашего Иисуса Христа.

Мать крестится, глаза ее наполняются слезами. Она принимает у Бенды лохматую кучу.

Булочник разгибает спину, лицо его покраснело. Он говорит неторопливо:

– Что ж, святой отец, поднимитесь наверх, вы там уже были с год назад, так помните, может... Мать, дай свечу.

Бенда, опустив глаза, принимает зажженную свечу, которую мать быстро вытащила из сундука и вставила в круглый бронзовый подсвечник с кольцом вместо ручки. Священник ждет, когда Бенда направится к лестнице, и идет следом. Они поднимаются в комнатку Бенды. Опустив подсвечник на маленький, собственноручно сколоченный когда-то стол, Бенда подает священнику стул и встает напротив, сложив руки на животе. Внутри все тревожно дрожит, как студень, тарелку с которым тряхнули.

– Значит, все-таки уходишь на учение? – спрашивает священник. Голос у него негромкий, довольно низкий, всегда звучит строго, осуждает ли он или благословляет. Темные глаза устремлены на побледневшее лицо Бенды.

– Ухожу, святой отец, – бормочет Бенда. – Благословите.

– А если не благословлю? Все равно ведь уйдешь?

– Уйду. – Бенда не может врать.

Священник встает, подходит к Бенде, берет за подбородок, поднимает лицо и смотрит Бенде в глаза.

– Колдовству учиться? И не стыдно? Впрочем, вижу, что не гложет тебя раскаяние.

Священник, отпустив Бенду прохаживается по комнатке, в плохоньком свете маленькой свечи разглядывает ее. Здесь почти нет мебели: сундук с периной да стол со стулом, да еще в углу маленький сундучок с несколькими книгами.